Греховные радости - Пенни Винченци

«Просто ума не приложу», — ответил ему Александр.

Александр договорился о том, чтобы Вирджинию снова поместили в клинику. Потом он позвонил Малышу и сообщил ему об этом, а заодно поблагодарил за помощь.

После этого позвонил Фред. Для него, заявил он, невыносима мысль о том, что Вирджиния не вылезает из клиники, это отвратительно, это плохо отражается на детях и позорит имена и Кейтерхэмов, и Прэгеров; и если новая крыша поможет ей вылечиться, то так уж и быть, пусть делают новую крышу.

Когда Александр увидел, как счастлива была Вирджиния, услышав эту новость, он сумел почти убедить себя в том, будто действительно говорил тогда Малышу правду.

Энджи, 1985

— Так вот, я хочу знать всю правду, — проговорила Энджи. — Не надо щадить мои чувства, увиливать, ходить вокруг да около. Скажите мне правду. Пожалуйста.

На очень бледном лице глаза ее казались огромными. Одета она была в джинсы, черный свитер и ковбойские сапоги. Доктор Куртис улыбнулся:

— Для жены мистера Прэгера вы слишком молодо выглядите. Скорее уж вы похожи на его дочь.

— Я не его жена, — сухо ответила Энджи, — и могу вас уверить, что я гораздо старше его дочери. Но я люблю его и живу с ним, я мать некоторых из его детей, и я должна знать, что меня ждет. Я уже начинаю немного уставать от всех этих увиливаний и недомолвок.

Доктор Куртис пристально посмотрел на нее. Губы у нее немного искривились, голос на мгновение дрогнул.

— Простите меня, мисс…

— Бербэнк.

— Простите, мисс Бербэнк. Я вовсе не имел в виду уклоняться. Женщина вы, по всей видимости, мужественная. Хорошо, я скажу вам всю правду. Как вы знаете, у мистера Прэгера заболевание двигательных нервов и нервных клеток. Иными словами, разрушаются целые группы клеток в мозгу и идущие от мозга нервы, которые управляют движением мускулов. По мере того как разрушаются они, разрушаются и сами мускулы. В результате наступает слабость в конечностях. Чем дальше прогрессирует болезнь, тем больше будут ослабевать и руки и ноги; потом они станут малоподвижными и начнут подергиваться, как при конвульсиях. Больному будет все тяжелее ходить и очень трудно удерживать что-либо в руках. — Он ненадолго смолк. — Вы ведь это хотели узнать, верно?

Она кивнула; глаза ее были устремлены на врача; глядела она на него, как кролик на лисицу.

— Не могу сказать, чтобы хотела. Но мне надо это знать.

— Понимаю. Позднее начнутся затруднения с речью: поначалу она будет сбивчивой, потом станет почти нечленораздельной. Другая проблема: станет трудно глотать, возникнет постоянная угроза подавиться. У некоторых больных… — Он смолк.

— Да? У некоторых больных что?

— У некоторых больных начинает постоянно течь изо рта слюна, они не могут ее удерживать.

— Вот черт, — пробормотала Энджи сквозь зубы.

— У вашего… у мистера Прэгера ослабеют грудные мускулы, ему может стать трудно дышать, особенно по ночам.

— А какое лечение? — еле слышно спросила Энджи.

— В общем-то, никакого. Может немного помочь физиотерапия. Плавание, но без нагрузки, может поддержать мускулатуру. Можно наложить специальные шины, чтобы легче было держать что-либо в руках. Если будут судороги, их можно ослабить таблетками.

— И… какой же прогноз? Я хочу сказать, сколько ему еще осталось?

— Трудно сказать. От трех до пяти лет. Может быть, меньше. Мало кто живет дольше пяти лет при таком диагнозе.

— Понятно, — произнесла Энджи. — Что ж, благодарю вас. Возможно, вам трудно будет в это поверить, но теперь мне стало гораздо легче. А мистер Прэгер знает все это?

— Я ему все это изложил в несколько… скажем так — облегченной версии. Но никаких ложных надежд я в нем не пробуждал.

— Хорошо. Трудно представить, как и что тут можно облегчить. — Она горько усмехнулась. — И что же я должна делать, доктор Куртис? Надо ли мне убеждать его бросить работу?

— Совершенно не надо. Если работа ему нравится. Но должен абсолютно честно вам сказать, я не думаю, что он еще долго проработает. Его…

— Да?

— Похоже, его состояние очень быстро ухудшается. Правая рука у него уже значительно слабее, чем я бы ожидал на этой стадии болезни.

— Вот как, — уныло проговорила она.

— Самым трудным, конечно, будет примириться с происходящим. И научиться как-то с этим жить. Признать то, что случилось. Принять и сам факт болезни, и ту помощь, которая может быть оказана. Ложные надежды здесь ничем не помогут. Ему нужно посмотреть правде в глаза и постараться принять ее.

— Посмотреть-то он посмотрит, — сказала Энджи, — но не думаю, что сумеет принять.

Энджи испытывала какие-то очень странные ощущения, она была одновременно и напугана, но и необъяснимо спокойна. Она неторопливо шла пешком через Риджентс-парк, смотрела на деревья, на которых только недавно появились молодые зеленые листья, и думала почему-то о том, что скоро эти листья сморщатся, потемнеют и начнут отмирать, и картина эта представлялась ей хотя и жестокой, но странным образом уместной. Она размышляла о Малыше, о том, что должно с ним случиться, представляла его себе больным, неподвижным, беспомощным, утратившим всю жизнерадостность, всю энергию, все присущие ему способности извлекать удовольствие из каждого мгновения, каждого события жизни, представляла, как из сильного и жизнелюбивого человека он превратится в немощного и разбитого; и, пожалуй, в самый первый раз за всю свою жизнь думала не о себе, не о том, чем это обернется для нее и что будет для нее значить, но просто задавалась вопросом, сумеет ли Малыш — и как — вынести все это.

Шарлотта, 1985

— Вы это что, серьезно?! — Маккинрой, задрав голову, раздраженно и возмущенно смотрел вверх, на судейскую вышку, ракетка бессильно повисла у него в руке, словно тоже не веря в возможность происходящего.

Глядя на него, Шарлотта снисходительно улыбнулась; он напомнил ей Гейба.

— Не теннисист, а испорченный ребенок! — произнес рядом с ней чей-то голос. — На мой взгляд, хорошей порки — вот чего ему не хватает.

— Возможно, — вежливо ответила Шарлотта. Голос принадлежал Брайену Уотсону, коммерческому директору компании «Уотсон и Шелл», которая была одним из самых важных новых клиентов. — У вас пустой бокал, мистер Уотсон, давайте-ка я принесу вам еще шампанского.

— Спасибо, Шарлотта. Очень мило с вашей стороны. Конечно, обычно я в это время никогда не пью. Но после игры этого самонадеянного мальчишки надо успокоить нервы. Его нужно бы послать в какую-нибудь приличную школу, чтобы он там поучился играть.

— Да, наверное, — осторожно согласилась Шарлотта. Она протянула пустой бокал Малышу; тот стоял с другой стороны от нее, держа в руках, словно ребенка, ящик со льдом, в котором лежало шампанское. — Налей еще мистеру Уотсону, Малыш. Как ты себя чувствуешь, хорошо?