Плохие девочки не плачут. Книга 3 - Валерия Ангелос

— Всё равно приятно, — заверяю поспешно, тереблю край скатерти.

Надо настроиться на позитив.

Подумаем о чем-нибудь весёлом.

О стипендии, которой хватало аккурат на три беляша и входной браслет в «Адмирал». О стажировке в сельской школе. О неизлечимых психических заболеваниях.

— Итак, приступим, — бросаю деловито. — На чём остановились?

Фон Вейганд увлечён алкоголем, игнорирует вопрос.

— На откровенности, — отвечаю самостоятельно. — Признаюсь честно, я ожидала большего. Если не шокирующую исповедь, то хотя бы несколько новых эпизодов в досье.

Проклятый наглец косит под глухонемого.

— Любовь не требует доказательств. Доверие тоже устанавливается по умолчанию. Нет необходимости рассказывать о прошлом в мельчайших подробностях. Можно молчать. В тишине есть особый кайф, — вздыхаю. — Но всему наступает предел.

Гад не балует реакцией.

— Я знаю, что ты убивал, что твои руки по локоть в крови, что на совести полно сломанных судеб. Знаю, что ничего и никогда не изменится. Ты не выйдешь из игры, — вдруг осекаюсь, борюсь с внезапно подступившими слезами, кусаю уста, пропитанные полынной горечью, и продолжаю: — Но я должна понять, как далеко это зашло.

Закрываю глаза.

— Я хочу понять, — срываюсь на шёпот.

Страшно смотреть.

А не смотреть ещё страшнее.

Веду отсчёт по гулким ударам сердца. Содрогаюсь и трепещу, бьюсь о ледяные каменные стены. Вздрагиваю от жуткого лязга железной решётки.

Keep calm and get ready to die. (Сохраняй спокойствие и готовься к смерти)

Подпишем — неисправимая оптимистка, Лора Подольская.

Наконец, решаюсь взглянуть в лицо опасности.

Чёрт, да он нарывается.

Попыхивает сигарой. Бухает. Ни намёка на рефлексию. Ни тени раскаяния. Никаких следов межличностного конфликта.

Равнодушная сволочь.

Гр*баный урод.

Довёл до ручки, наслаждается моментом.

Гедонист хр*нов.

Огреть бы его сейчас чем-нибудь тяжёлым. Чугунной сковородой. Монтировкой. Ломом. Вмазать бы тортом. Или хотя бы эклерами. Размазать крем прямо по нахальной роже.

Не грози Южному централу, попивая сок у себя в квартале.

Йо.

Однако сменим гнев на милость. Лучше не рисковать. Меня совсем не тянет встречать Новый год в реанимации.

Согласна, весна в разгаре, до декабря плыть и плыть.

Тем не менее, избиение фон Вейганда приведёт к непоправимым последствиям.

Летальным. Фатальным. Не слишком праздничным.

Тут уж надо наверняка.

Либо он, либо я.

В живых останется только один.

Here we are, born to be kings. We're the princes of the universe. Here we belong, fighting to survive. (Вот и мы, рождены, чтобы быть королями. Мы — принцы вселенной. Наше место здесь, сражаемся, чтобы выжить.)

Простите.

And here we are, we're the princes of the universe. Here we belong, fighting for survival. We've come to be the rulers of you all. (Вот и мы, мы — принцы вселенной. Наше место здесь, мы сражаемся, чтобы выжить. Мы пришли, чтобы править вами.)

Опять увлеклась.

I am immortal, I have inside me blood of kings. I have no rival, no man can be my equal. (Я бессмертный, я голубых кровей. У меня нет соперников, нет мне равных.)

Это не повторится.

Скорее всего.

Наверное.

— А сериал «Горец» смотрел? Неужели даже фильм не заценил? — нарочито сурово сдвигаю брови. — Классика, ну.

Фон Вейганд не отвлекается от основного занятия. Методично напивается, стремительно опустошает бутылку.

И меня заодно.

Вроде ничего особенного не делает. Просто наматывает кишки на кулак. Метафизически. Но всё же очень ощутимо. Нагибает, скручивает в тугой узел.

— Полагаю, тебя интересует другое, — без труда выводит на чистую воду. — К примеру, моё первое серьёзное дело.

Проницательный ублюдок.

Пускай помучается.

— Да что ты за человек такой? — восклицаю возмущённо. — По «Горцу» не фанател. На «Лик мести» забил. От «Жутко сопливых страстей» отвертелся.

Доводим до кипения.

— Может в тебе и кровь не течёт?

Маринуем эффектной паузой, окидываем пристальным взглядом, подсекаем вскользь брошенным:

— Ладно, выкладывай.

Хитрый прищур. Хищный оскал. Сигара намертво зажата в зубах.

Фон Вейганд оставляет ром в покое. Отпускает стакан, проводит пальцами по краю. На прощание. Откидывается назад, будто потягивается. Заводит руки за голову и опускает вниз.

Показная небрежность жестов настораживает. Расслабленная поза пробуждает сомнения.

Настоящего зверя нельзя приручить.

Сегодня он покорно лижет хозяйские ладони, ласкается и довольно урчит. А завтра с утробным рыком вгрызается в глотку и рвёт на куски.

— Отвратительные манеры, — выпускает дым кольцами, забавляется, и, наигравшись, прибавляет: — Заслуживают строжайшего наказания.

Обдаёт жаром, окутывает ледяными нитями.

— На то и расчёт, — заявляю хлёстко. — Нарываюсь.

Последние крохи благоразумия растворяются в знобящем безумии.

— Скольких порешил? Скольких приговорил? — выдаю отрывисто. — С чего начал? Одолжил у дедушки-нациста пару-тройку миллиардов?

Дрожу и цепенею одновременно. Невольно замираю, потом порываюсь бежать. Только некуда. Нигде не скроешься от собственного отражения.

— Ошибаешься, — он затягивается и ухмыляется, выдыхает: — Никаких займов.

Чушь, так не бывает.

— Нереально разбогатеть без стартовых вложений, — произношу уверенно. — Для участия в лотерее и то покупают билетик.

Фон Вейганд ограничивается кивком.

Коротко и ясно.

Скупо подтверждает гипотезу, возвращается к более важным занятиям. Курит и пьёт. Не торопится распахнуть дверь в святая святых.

— Объясни, — отчаянно пытаюсь добраться до истины. — Раскрой секрет.

Между порцией дыма и порцией рома.

— Не всегда вкладывают деньги, — роняет мимоходом, нарочито беззаботным тоном.

В очередной раз застываю на границе света и тьмы.

Обычная беседа, рядовое обсуждение. Но возникает чувство, будто привычный мир разбивается вдребезги.