Офицеры и джентльмены - Ивлин Во

– Сам я их не переношу, – сказал он, – но думаю, что они неплохие. Не из нашего военторга. Это мне подарил советник нашего посольства в Алжире.

– Хорошая женщина – это одна, а хорошая сигара – это совсем другое, – сказал майор.

– И это напоминает мне, – подхватил лейтенант, – что я так и не поздравил вас, Гай, и Вирджинию. Я читал о вас в «Таймсе», когда жил со Ститчами в Алжире. Очень приятная новость.

– Спасибо за поздравление.

Безымянный майор, взяв предложенную сигару, откусил кончик, закурил и счел своим долгом сказать:

– Садитесь с нами. Мы с вами не встречались, но я видел вас вместе с Джо Каттермоулом.

– Да-да, для моей работы он здесь самый полезный человек.

– И что же это за работа, если не секрет?

– Отнюдь нет. Опера. Мы пытаемся возродить оперу, представляете?

– Нет.

– Это самый верный путь к сердцам итальянцев. Что касается оркестров, то с ними никаких трудностей нет. А вот певцы, по-видимому, все сбежали вместе с немцами. – Он рассказал о различных оперных театрах в оккупированной Италии; одни из них были разрушены бомбами, другие лишь слегка повреждены. Оперный театр в Бари остался невредимым. – Однако мне пора вернуться к моим друзьям, – сказал лейтенант, поднимаясь.

В течение нескольких последовавших секунд, опасаясь затронуть сугубо личный вопрос, майор сидел молча, затем все же решился и спросил:

– Как я понимаю, из того, что сказал этот молодой человек, следует, что вы только что женились?

– Да.

– Тогда это никуда не годится, что вас сразу же послали за границу. Боюсь, что в таком случае весь мой разговор о местном женском рынке был неуместен.

– Не думаю, что моя жена стала бы возражать против этого.

– В самом деле?! Моя возражала бы, а я женат уже одиннадцать лет. – Он помолчал, видимо размышляя о своих любовных похождениях в течение уже довольно длительного времени, и добавил: – По крайней мере, я думаю, что возражала бы. – Помолчав еще несколько секунд, он продолжал: – Впрочем, я ведь уже давно не виделся с ней. Возможно, что теперь она не обратила бы на это никакого внимания, – закончил он с покорной грустью.

Они вернулись в буфетный зал. От мысли о возможности того, что жена безразлична к его любовным связям с женщинами из вспомогательной службы, настроение майора заметно упало. Он заказал виски и спросил:

– Послушайте, а что этот молодой человек имел в виду, когда говорил о самом верном пути к сердцам итальянцев? Мы же только что отколошматили этих ублюдков, правильно? О чем им еще распевать в операх? По-моему, даже янки и те не настолько глупы, чтобы развлекать итальяшек и устраивать для них дивертисменты. Если бы спросили меня, то я не задумываясь ответил бы, что под этим кроется что-то другое. Как только выбываешь из действующей части, сразу же сталкиваешься со множеством подозрительных явлений, о которых ты не имел ни малейшего представления. А в этом городе таких явлений до черта.

В Лондоне в этот момент разыгрывалась сцена традиционной домашней идиллии. Вирджиния готовила приданое для новорожденного. Хорошо и красиво шить она научилась еще в детстве, когда ходила в школу. В зрелом возрасте она, правда, занималась этим делом мало и без особой к нему любви. В Кении, например, по вечерам она довольно часто была занята шитьем стеганого одеяла, но закончить эту работу так и не удосужилась.

Дядюшка Перегрин читал вслух роман Троллопа «Можешь ли ты простить ее?»

– А вы знаете, дядюшка, я уже прошла все уроки, – неожиданно сказала Вирджиния.

– Уроки?

– Да, подготовку. Священник Уэлд говорит, что он готов принять меня в любое время.

– Ну что ж, ему виднее, – проговорил дядюшка Перегрин с сомнением в голосе.

– Все это, оказывается, совсем не трудно, – продолжала Вирджиния. – Я не понимаю, почему романисты так много рассуждают о людях, которые якобы потеряли веру во всевышнего. Для меня, например, все это ясно как белый день. И почему только меня никто не наставил на путь истинный раньше? Я хочу сказать, что в действительности все это совершенно очевидно, стоит только как следует подумать.

– Для меня это очевидно, – сказал дядюшка Перегрин.

– Я хочу, чтобы вы были моим крестным отцом, дядюшка. Это не значит, конечно, что я хочу получить от вас подарок; во всяком случае, не обязательно что-нибудь очень уж дорогое. – Она усердно заработала иголкой, демонстрируя свои красивые руки. – Ведь это вы, дядюшка, приобщили меня к церкви, понимаете?

– Я? Боже мой, каким же это образом?

– Просто тем, что вы очень милы ко мне, – ответила Вирджиния. – Вам ведь нравится, что я живу здесь, не правда ли?

– Да, конечно, дорогая.

– Я долго раздумывала, – продолжала Вирджиния, – и мне очень хотелось бы родить ребенка здесь.

– Здесь? В этой квартире?

– Да. А вы разве возражаете?

– А не будет ли для вас здесь не совсем удобно?

– Для меня? О нет, здесь очень уютно.

– Уютно, – повторил ошеломленный Перегрин. – Уютно.

– Вы можете стать крестным отцом и для ребенка. Только не будете ли вы возражать?.. Если родится мальчик, мне не хотелось бы называть его Перегрином. По-моему, Гай пожелает назвать его Джервейсом. А вы как думаете?

А Людович все писал и писал. Начиная с середины декабря он, не ослабляя темпов, писал ежедневно по три тысячи слов; более чем сто тысяч слов. Сочинял он теперь совсем по-иному. Фаулер и Роже лежали в стороне, он не обращался к ним. В отыскании нужных слов необходимость уже не возникала. Все слова были правильными. Они неудержимым потоком соскакивали с кончика его пера. Он писал безостановочно, никогда ничего не исправлял и не переписывал. Он просто выполнял стоящую перед ним задачу. Людович писал как одержимый, как будто ему кто-то быстро диктовал, как будто это были совсем не его мысли. Писал для чего? Он не задавался этим вопросом. Он просто писал. Его рукопись росла, как маленький Триммер в утробе Вирджинии, без осознаваемого соучастия.

Поступить на работу в оккупационные силы мечтал любой житель Вари. На службу в офицерскую гостиницу ухитрились устроиться целые семьи со всеми их ответвлениями. Шесть старцев жили и питались за счет того, что с раннего утра до позднего вечера тщательно вымывали и натирали линолеумовый пол в вестибюле. Все они замерли как вкопанные, когда утром следующего дня Гай шел мимо них, и все, как один, бросились вытирать оставленные им следы на полу.

Гай прошел к кабинету, в котором был накануне вечером. Здание в лучах утреннего солнца прямо-таки преобразилось. Теперь Гай заметил, что во внутреннем дворике когда-то бил фонтан. «Настанет время, – подумал Гай, – и фонтан, может быть, снова забьет». Здесь же, среди колосовидной растительности, стоял последний потомок великих предков – высеченный из камня тритон с открытой пастью. Часовой был занят разговором с мотоциклистом связи и не окликнул Гая. На лестнице Гаю встретился Джилпин.