Офицеры и джентльмены - Ивлин Во

О противнике майор Каттермоул говорил с безличной профессиональной враждебностью, с такой же, с какой хирург смотрит на злокачественную операбельную опухоль; о товарищах по оружию он говорил с чувством преданности, хотя также безличной, почти с мистической любовью, которую можно заметить на картинах чувствительных художников, писавших в стиле барокко.

– Офицеры и солдаты, – продолжал он возбужденно, – едят одно и то же и живут в одних и тех же помещениях. И женщины тоже. Вы видите, что девушки служат в тех же рядах, что и парни. Некоторые из них убежали к партизанам, едва успев окончить школу и оставив свои буржуазные семьи сотрудничать с врагом. Я был свидетелем таких смелых и отважных действий, в подлинность которых не поверил бы, несмотря на самые достоверные описания. Даже когда мы располагали анестезирующими средствами, девушки часто отказывались пользоваться ими. Я видел, как они, дабы доказать свое мужество, переносили мучительнейшие операции, не вздрогнув ни единым мускулом, а иногда даже напевая песни в то время, когда хирург делал свое дело. Впрочем, все это вы увидите сами. Вы будете свидетелем удивительных превращений.

Дверь открылась, и в ней снова показалась голова бригадира Кэйпа.

– Пойдемте, Краучбек, – пригласил он. Гай последовал за ним в соседнюю комнату. – Очень рад, что вы прибыли, – продолжал бригадир. – Вы уже третий алебардист у нас. Я с удовольствием принимаю всех, кого мне присылают. Вы, наверное, знаете де Саузу. Он сейчас выполняет боевое задание. Мне известно, что вы уже побеседовали с нашим офицером разведки. А значка парашютиста у вас разве нет?

– Я не сдал зачета, сэр.

– Да? А я был уверен, что сдали. Значит, произошло какое-то недоразумение. У нас сейчас есть два или три места, куда мы можем сбрасывать парашютистов. А сербскохорватский язык вы знаете?

– Ни слова. Когда со мной беседовали, то интересовались только, знаю ли я итальянский.

– Ну что ж, как это ни странно, но незнание языка нисколько не помешает. У нас были ребята, знающие этот язык. Некоторые, кажется, перешли к партизанам, а кого-то вернули обратно за неправильное поведение. Югославы предпочитают пользоваться своими переводчиками, они узнают при их помощи, о чем и с кем говорят наши ребята. Джо Каттермоул, конечно, рассказал вам о них. Он прямо-таки энтузиаст. А теперь я обрисую вам обстановку с другой точки зрения. Но все равно помните, Каттермоул – первоклассный парень. Он никому не рассказывает об этом, но поработал там отлично. Югославы любят его, а этим могут похвалиться лишь немногие из нас. Да и сам Джо любит югославов. Однако к тому, что говорит он, вам следует относится критически. Он, вероятно, сказал вам о том, что партизаны припирают к стенке полмиллиона человек. По моему мнению, обстановка там несколько иная. Немцев интересуют лишь две вещи: коммуникации с Грецией и оборона своего фланга от сил, которые могут быть высажены в Адриатике. Имеющиеся в нашем распоряжении данные говорят о том, что немцы оставят Грецию этим летом. Им нужен чистый путь для отступления домой. Вопрос о прорыве к Суэцкому каналу сейчас не стоит. Но немцы очень опасаются продвижения крупных англо-американских сил к Вене.

И хорошенько запомните: мы солдаты, а не политики. Наша задача – сделать все, чтобы причинить противнику наибольший ущерб. Ни вы, ни я не собираемся жить в Югославии после войны.

Перед отправкой я еще повидаюсь с вами. Сказать вам сейчас, куда и когда вас отправят, я не в состоянии. Бари – неплохой городок, и вы не заскучаете в нем. Ежедневно являйтесь к нашему офицеру разведки. Желаю вам хорошо отдохнуть.

В период от крестовых походов до падения Муссолини Бари посетили лишь немногие иностранцы. Немногие туристы, даже из числа самых любознательных, побывали на Апулианском побережье. А в Бари много такого, что должно было бы привлечь их: старый город с множеством зданий в норманнском стиле, мощи святого Николаев в серебряной раке, просторный и удобный новый город. Несмотря на это, в течение нескольких веков город не интересовал никого, кроме местных бизнесменов.

И только теперь, в начале 1944 года, в городе снова почувствовалось такое же космополитическое военное оживление, какое было присуще ему лишь в средние века. Его улицы заполнили находящиеся в краткосрочных отпусках солдаты союзных армий, некоторые из них, по довольно интересному случайному совпадению, носили эмблему с мечом крестоносцев; госпитали города были переполнены ранеными; штабы многочисленных служб занимали новые, поврежденные обстрелом административные здания; небольшие военные корабли украшали разрушенную гавань. Конкурировать с Неаполем, с этой огромной импровизированной фабрикой войны, Бари, разумеется, был не в состоянии. Его подвижный и бесхитростный преступный мир состоял главным образом из небольших величин. Лишь на немногих машинах развевался флажок высокопоставленных деятелей, и лишь несколько загородных вилл было занято офицерами в чине выше бригадира. Все шишки из военно-воздушных сил находились в Фодже. Ничего и никого, внушающего благоговейный страх, в Бари не было, но в нем были мрачные дома, занятые балканскими и сионистскими эмиссарами, издателями небольших пропагандистских газеток, печатавшихся на нескольких языках, агентами соревнующихся друг с другом разведывательных служб и даже итальянцами, которых обучали искусству местного демократического самоуправления. Союзники недавно значительно осложнили свое положение тем, что разрушили игорный дом, но расплачиваться за это святотатство пришлось пехоте на передовой линии. Это никоим образом не затронуло миролюбивых и нечестолюбивых офицеров, которые с радостью устроились в Бари.

Они образовали небольшой мирок офицеров – часть молодых и неважно одетых, часть пожилых и шикарно одетых, – освобожденных от какой бы то ни было ответственности и неприятностей, связанных с командованием. Встречавшиеся иногда на улицах низшие чины выполняли при этих офицерах обязанности шоферов, денщиков, полицейских, писарей, прислуги и солдат охраны.

В этой раздражающей обстановке Гай прожил более недели, пока февраль не сменился мартом.

Он ежедневно являлся в штаб.

– Пока никаких новостей, – говорили ему. – Связь в последние несколько дней работает неудовлетворительно. Командование военно-воздушных сил не желает ничего предпринимать, пока не выяснит, как там дела.

«Желаю вам хорошо отдохнуть», – сказал бригадир Кэйп. Ритчи-Хук так не распорядился бы. Ничего похожего на «уничтожение и уничтожение» противника в Бари не было.

Мучимый бездельем, Гай направился в старый город и разыскал там полуразрушенную романскую церковь, в которой священник принимал исповедующихся. Гай дождался своей очереди и сказал:

– Отец, я хочу умереть.

– Да. Сколько раз?

– Почти все время, отец.

Неясная фигура позади решетки наклонилась к Гаю:

– Чего вы хотели-то, сын мой?

– Умереть.

– Да?. Вы пытались покончить жизнь самоубийством?

– Нет.

– За что же вы просите прощения? Желание умереть – это самое обычное желание в наше время. Это может даже рассматриваться как очень хорошее намерение. Вы же не обвиняете себя в отчаянии?