Лачуга должника и другие сказки для умных - Вадим Шефнер

– Вахту несут Белобрысов и Кортиков. Особых обстоятельств нет. Поле обзора чисто. Под килем – шесть тысяч семьсот шесть метров. Отбой.

Мы опустили боковые заслоны из сталестекла. Теплый и влажный ветер продувал рубку насквозь. Громадный корпус «Тети Лиры» покачивался мягко, убаюкивающе.

– План по романтике выполняется успешно, а ко сну почему-то клонит, прервал молчание Павел. Эх, вахтенный, не спишь ли ты?

Скорей расстанься с ленью!

Под килем кильки иль киты – Ответь без промедленья!

Произнеся это, он нажал кнопку глубинного наблюдения. На экране возникли изображения мелких, юрких голубоватых рыбок. Потом не спеша проплыла большеголовая рыбина-шестиглазка; одна пара глаз у нее была на голове, остальные – на спине.

Затем зазвучал зуммер. Над стереорадаром зажегся сигнальный глазок. На экране возникло высокое раскидистое дерево. Оно одиноко маячило в двадцати километрах от нас. Ветви его были усеяны какими-то желтыми хлопьями; я решил, что это листья.

– Паша, нас сносит к какому-то островку. Надо доложить вниз.

– Чтоб не поддаться панике, Не всякой верь механике, возразил Белобрысов. – Давай-ка воздержимся пока от сообщений.

Встретишь волка или гада – Докладать о том не надо Ни начальству, ни невесте – Им нужны благие вести!

Мы включили поисковый глубиномер, – и тут выяснилось, что в радиусе пятисот километров от нас глубина ничуть не меньше, чем у нас под килем. – Странно!.. Но ведь дерево-то мы видим, Паша!

– Оно плывет! – заявил Павел. – Плывет навстречу нам – вопреки течению и логике…

Через два часа дерево проплыло в пятидесяти метрах от «Тети Лиры». Корни его уходили далеко в прозрачную глубину. Дерево плыло своим курсом. То, что я издали принял за листья, оказалось сборищем ширококрылых желтых птиц.

Они ровными рядами сидели на ветвях и, глядя все в одну сторону, синхронно взмахивали крыльями, тем самым заставляя дерево перемещаться в океанском просторе. Они были как бы живым коллективным парусом. На вершине этого странного древа стояла птица – тоже желтая, но крупнее остальных. Она вертела головой во все стороны и издавала короткие ритмичные крики, в такт которым дружно работала крыльями вся стая.

Но вот верхняя птица умолкла, затем покинула свой командный пункт. Вслед за ней взвились в воздух все остальные. Стала видна кора ветвей, усеянная мелкими синеватыми иглами, – и многочисленные гнезда, сплетенные, по-видимому, из водорослей. Птицы же, приводнившись на некотором расстоянии от своего вертикального ковчега, стали нырять, – и каждая, поймав рыбу, тотчас возвращалась к дереву, неся добычу в клюве. Весь экипаж «Тети Лиры» столпился у правого борта, не в силах оторвать глаз от инопланетного чуда.

Павла эта, как он выразился, плавучая птицеферма навела на грустные размышления.

– И в какую же глухомань нас, Степа, с родной Земли занесло…

Нас к домашним пенатам Не притянешь канатом!

И ни одного корабля на горизонте! И не будет! И брата я тут не найду, это уж дело ясное…

– Паша, оставь эти ностальгические мысли! – строго сказал я. – Вернись к реальности! Ты на вахте!

– Степа, Степа! Неужели ты так и не уверовал, что я миллионер?! А я ведь тебе чуть ли не всю свою пятнистую биографию без утайки поведал!.. И еще шепну тебе, Степа, на полном секрете: устал я от своего долгожития.

Топочут дни, как пьяные слоны, Транжирит жизнь свои грома и молнии, А мне б сейчас стаканчик тишины, Бокал молчанья, стопочку безмолвия…

– Паша, мы же на вахте! – повторил я. – Девятый пункт…

– Мне от твоих пунктов и параграфов уши судорога сводит! – с раздражением перебил он меня. Но потом, смягчившись, добавил: – А вообще-то ты человек невредный. И не такой уж благополучный, каким сам себе кажешься. Тебя еще жизнь до печенок проймет.

К ночи волнение моря упало почти до нулевого значения. Температура воздуха снизилась до 21 градуса и далее не понижалась. Многие тётелировцы, взяв на вещескладе раскладушки, вынесли их на палубу, чтобы ночевать под открытым небом. Также поступили и мы с Белобрысовым.

Однако он не захотел спать рядом со всеми на миделе и оттащил свою койку на самый ют. Все с некоторым удивлением отнеслись к очередному чудачеству моего друга, но я-то знал, в чем тут дело: Павел не хотел, чтобы слышали его храп.

Ночь была звездная, но темная, и впереди предстояло немало таких ночей, ибо, как известно, Ялмез не имеет спутника, подобного нашей Луне. Лежа на раскладушке лицом к небу, я, прежде чем уснуть, долго наблюдал новые для меня пунктиры миров, стараясь мысленно построить из них условные фигуры, чтобы детальнее запомнить взаиморасположение звезд. Это могло пригодиться мне в навигационной практике.

На следующий день в полдень были задействованы аквалантовые двигатели, пришел в движение гребной винт – и «Тетя Лира» взяла курс на материк. По воде мы двигались отнюдь не с космической скоростью, и только на третьи сутки эхолот показал значительное повышение морского дна; начиналась материковая платформа. Еще через день берег стал виден в дальнозоры, не говоря уж о более совершенной оптической технике. Глубина теперь равнялась в среднем семидесяти метрам, и приборы предупреждали, что ближе к берегу имеются каменистые мели и песчаные бары. Карамышев назначил меня главным штурвальным и спросил, смогу ли я отстоять две четырехчасовые вахты. Я ответил, что это в моих силах.

Приказав снизить ход до десяти километров в час, я вел судно, не теряя из виду береговой линии и держа путь к дальнему мысу, который значился на карте, снятой при облете Ялмеза накануне приводнения: я полагал, что именно там приматериковые глубины позволят нам подойти близко к берегу. Заканчивая дежурство уже в сумерках, я порекомендовал Карамышеву воздержаться от ночного плавания в прибрежных водах, тем более что глубина, которая у нас сейчас под килем, дает возможность якорной стоянки. Карамышев согласился. Я дал вниз команду «стоп» и, когда корабль потерял инерцию, сорвал предупреждающую наклейку с реле, нажал клавишу – и в то же мгновенье услыхал шум якорной цепи, выползающей из клюза. Вскоре на табло вспыхнула зеленая точка: якорь забрал лапой за дно. Когда я осознал тот факт, что наш якорь лег на грунт чужой планеты, во мне вдруг пробудилась печаль по дому, по семье, по родному Ленинграду. В этот миг я, кажется, впервые ощутил, как далеко от нас Земля.

Перед тем как покинуть рубку, я, как в старину говорилось, для подчистки совести, решил взять подводные данные в радиусе десяти километров. Поисковая стрелка спокойно прочертила свой путь почти по всей окружности оповестительного экрана, и я хотел уже выключить прибор, как вдруг на экране возникли очертания корабля. Он лежал на глубине 63 метров в семи километрах от нас. По магнитограмме можно было понять, что судно – металлическое и что водоизмещение его – не менее 12 000 тонн. Я немедленно доложил об этом Карамышеву. Тот распорядился так: завтра с утра взять курс в сторону погибшего судна, стать там на якорь и произвести обследование; это даст возможность получить некоторое представление о технике и быте ялмезиан еще до нашей высадки на континент.