Четвертый под подозрением - Хьелль Ола Даль

— Итальянский. Минестроне! — Служащая кафе с как будто приклеенной к лицу кислой миной вяло махнула рукой.

Он взял горячий суп, булочку и стакан воды. Выбрал столик у окна, сел и стал смотреть в окно, на людей, спешащих по улице Гренсен с поднятыми воротниками. Какая-то женщина закрыла лицо от ветра лацканами куртки. Дождь усиливался. Свет от фар и сверкающих неоновых вывесок отражался на стенах домов. Люди на улице походили на детей, съежившихся от громкого голоса, звук которого доносился откуда-то сверху.

— Здравствуйте!

Франк Фрёлик положил ложку и обернулся. В лице женщины почудилось что-то знакомое. «Ей лет тридцать», — решил он. Черные волосы выбивались из-под шерстяной шапочки, надетой чуть набекрень, как берет. На бледном лице выделялись ярко-алые губы, а брови, резко поднятые вверх, напоминали две перевернутые буквы V.

«Какая красавица», — подумал он. Она неплохо смотрелась бы на черно-белом рекламном плакате сороковых годов. Ей очень шли длинная облегающая шерстяная юбка и короткая куртка. Одежда подчеркивала фигуру: бедра, талию, плечи.

— Торггата, — сказала она, склонив голову и как будто досадуя на его бестолковость. — Сигареты «Мальборо», «Принс»…

Тогда он вспомнил: глаза и особенно губы. Они изгибались каким-то особенным образом, придавая ей некую ранимость. Но складочки в углах рта говорили о том, что она старше, чем показалось ему вначале. Он посмотрел ей в глаза, ища в них прежний сапфировый блеск, но ничего не смог разглядеть. Должно быть, подумал он, синеву убивает свет, резкий неоновый свет. А в магазине Бадира, наверное, были обычные лампы…

— Вы отпустили меня.

Внезапно он почувствовал неловкость и попытался как-то отделаться от этого чувства. Суп он почти доел, а расплатился заранее. Неожиданная встреча выбила его из колеи; в подсознании заворочалось что-то темное. Наверное, нужно было как-то отделаться от нее, но он ничего не предпринял. Она стояла довольно близко к нему и смотрела прямо в глаза. Поворачиваться к ней спиной было бы невежливо.

— Ну и что? — ответил он. — Вы не сделали ничего предосудительного.

— Вы правда так думаете?

— А что?

— Я взяла три пачки «Мальборо» и батончик «сникерса».

Он отодвинул миску с недоеденным супом.

— Тогда, значит, вы — воровка.

— Вы ведь все видели, да?

— Что — видел? — Он надел куртку и похлопал по карманам, проверяя, на месте ли бумажник.

— Вы видели меня.

На долю секунды ее слова смутили его. Что значит «он ее видел»? Она могла бы выразиться и по-другому, но за последней фразой крылся недвусмысленный намек, который он не мог не уловить. Она пыталась представить себя не только объектом, стоящим его внимания, но и его должницей. Оказывается, он кое-что для нее сделал, и теперь у них есть общая тайна.

— Мне пора идти, — сказал Фрёлик. — Всего хорошего… — Он остановился и задумался. Как ее зовут? Она ведь, кажется, тогда представилась. Он даже запомнил… И тут как раз ее имя всплыло в памяти. — Приятного вам вечера, Элизабет, — попрощался он.

Выйдя на улицу, Франк Фрёлик немного постоял на месте, пока за спиной сходились стеклянные раздвижные двери. Ветер поутих, но все еще лило как из ведра. Застегивая куртку, он поежился, словно стряхивая неловкое положение, в которое только что попал, и быстрым шагом преодолел несколько метров, отделявших его от спуска в метро. В подземке он, как всегда, погрузился в транс. Воздух был спертый; пахло мокрой одеждой, осенью и гриппом. Пожилые дамы, не снимая кожаных перчаток, вытирали носы; мужчины возводили глаза к небу, мысленно моля Господа избавить их от очередной ангины в душной толпе, где каждому наплевать на ближнего своего.

Он забился в угол, прислонился к влажному, запотевшему стеклу и вышел из транса только на станции «Манглеруд». Когда поезд начал тормозить на подъезде к станции «Рюэн», разомкнулись двери, похожие на металлические губы, он вылез из угла и подошел поближе к дверям. Они словно выплюнули его наружу. Наверху, на улице, ливень превратился в первый осенний мокрый снег. Мокрый асфальт на Кольцевой дороге отражал свет автомобильных фар, который затем пожирала темнота. Он поднимался в гору, а мимо на скорости проносились машины.

У двери что-то неожиданно привлекло его внимание: необычная тень, шорох? Он остановился, вгляделся. Свет от уличного фонаря у заправочной станции падал точно на нее, очерчивая ее силуэт желтым. Она стояла неподвижно. Он стоял неподвижно. Оба напряженно следили друг за другом. Она засунула руки в карманы короткой куртки, ее лицо скрывалось в тени. Волосы каскадом ниспадали ей на плечи, свет уличного фонаря окружал ее шерстяную шапочку своеобразным нимбом. Он узнал короткую курточку и длинную юбку.

Они оказались в темноте одни — больше никого не было. Где-то вдали ехали машины. Жужжал уличный фонарь. Он решительно направился к ней. Она не пошевелилась, только следила за ним взглядом.

Наконец он увидел ее лицо и прочел в глазах такую силу, что не описать словами. Противостоять ей молча оказалось сложно.

— Вы преследуете меня?

— А вам этого не хочется?

От ее слов у него перехватило дыхание.

Наконец она опустила глаза и сказала:

— Вы видели меня.

Снова те же слова.

— Ну и что? — недоумевал Фрёлик.

Они стояли почти вплотную. Он чувствовал ее теплое дыхание на щеке.

Она взяла его за руку. Он понял, что не может ни о чем думать. Он словно окаменел. У нее были тяжелые веки и длинные загнутые вверх ресницы, влажные от дождя. Ее дыхание, словно туман, струилось сквозь полуоткрытые губы, лаская его щеки, прежде чем рассеяться. Когда она заговорила, ее слова тоже ласково коснулись его лица.

— Что вы сказали? — Вот и все, что он сумел выдавить из себя.

Его губы находились всего в нескольких сантиметрах от ее губ, когда она едва слышно прошептала:

— Я не забываю тех, кого целую…

Тогда он осторожно высвободил руки и обхватил ладонями ее узкое лицо.

* * *

Перед тем как уйти, она долго стояла в душе. Он лежал в постели на спине, прислушиваясь к журчанию воды.

Когда она закрыла за собой входную дверь, было четыре утра. Тогда он встал и пошел в ванную. Постоял, прижавшись лбом к кафельной плитке, нежась под водой, которая ласкала ему плечи. И все время вспоминал прошедшие часы. Как он нависал над ней. Как она не отводила взгляда, а ему не хватало воздуха — сначала на то, чтобы вдохнуть, потом, наоборот, чтобы выдохнуть. Он вспоминал переливающиеся капельки пота между ее грудями, которые ритмично поднимались и опускались. Она тоже задохнулась от желания — огромного, дикого, ненасытного. Такое желание оставляет после себя чувство вины и стыда. После такого делают аборты, или растят детей без отца, или узнают, что заразились СПИДом… Он вспоминал, как она больно обхватила его плечи, впившись ногтями. Она хотела еще и еще, но осеклась, заметив в его глазах искру, которая символизировала обратный отсчет.