Дом разделенный - Перл С. Бак

он был с ними. В памяти то и дело вставали бесчисленные картины страданий простого народа. Он помнил лица крестьян, когда те смотрели, как лошади отцовых солдат топчут их посевы. Помнил беспомощную ярость и страх на лице старейшины одной деревни в ответ на требование Тигра – пусть сколь угодно вежливое – выплатить ему дань зерном или серебром. Помнил мертвые тела на земле и то, как равнодушно смотрели на них Ван Тигр со своими людьми. Помнил наводнения и голод, и как они с отцом однажды ехали по дамбе, кругом была вода, а на дамбе всюду толпились изможденные от голода люди; солдатам приходилось нещадно сталкивать их в воду, чтобы те не падали на Тигра и его драгоценного сына. Да, Юань помнил все это и многое другое, и помнил, как морщился при виде этих ужасных картин и ненавидел себя, сына военачальника. Даже в школе, среди своих товарищей, он ненавидел себя за это и особенно горячо ненавидел, когда ради отца тайком предал дело, которому собирался служить.

Сидя в одиночестве в темноте своей детской, Юань вспомнил, какую жертву принес ради отца, и сейчас эта жертва показалась ему напрасной. Он пожалел, что принес ее, ведь отец не мог ни понять ее, ни оценить по достоинству. Ради старика Юань бросил своих сверстников, предал дружбу – а Тигру и дела нет. Юаню теперь казалось, что всю жизнь его не понимали, что с ним дурно обращались; он вдруг стал припоминать Тигру все обиды, все зло, которое тот ему причинил: как отец силком тащил его смотреть на военные учения, когда Юань читал увлекательную книгу, как стрелял в попрошаек. Вспоминая все это, Юань бормотал сквозь стиснутые зубы: «Он никогда меня не любил! Он думает, что любит меня, что в его жизни нет никого дороже, но он никогда не спрашивал о моих желаниях, а если и спрашивал, то лишь затем, чтобы отказать, чтобы я всегда старался предугадывать его желания и не помышлял о свободе!»

Затем Юань подумал о своих товарищах и том, как они, должно быть, его презирают. Теперь он никогда не сможет вместе с ними повести свою страну к величию! И вновь он зароптал: «Я даже не хотел ехать в эту военную школу, но он заставил меня, пригрозив, что иначе я вообще никуда не поеду!»

Обида и одиночество все росли в Юане, и в конце концов он, с трудом проглотив ком в горле, заморгал в темноте и яростно забормотал, как дитя, что бубнит обиженно себе под нос: «Он ничего не знает, не понимает и не хочет понимать! Лучше бы я стал революционером! Лучше бы я пошел за своим начальником, ведь теперь у меня никого нет, совсем никого!»

Так Юань сидел один, чувствуя себя самым одиноким и несчастным человеком на свете, и никто к нему не приходил. За те часы, что остались от ночи, ни один слуга не зашел его проведать. Все они знали, что Ван Тигр, их хозяин, зол на сына, ибо во время их ссоры все они прятались под окнами и подслушивали, и подглядывали, поэтому теперь никто не решался утешить Юаня, боясь навлечь на себя гнев его отца. С таким равнодушием Юань столкнулся впервые, и оттого ему было особенно горько.

Он сидел и даже не пытался зажечь свечу или позвать слугу. Он положил руки на стол, опустил на них голову и чувствовал, как его вновь и вновь захлестывают волны уныния. Наконец он заснул, ведь он был так утомлен и так юн.

Проснулся Юань на заре. Он быстро поднял голову и осмотрелся, затем вспомнил ссору с отцом и ощутил в груди еще свежую боль обиды. Он встал, подошел к двери, выходившей во двор, и выглянул на улицу. Двор был неподвижен, пуст и сер в рассветных сумерках. Ветер утих, а выпавший за ночь снег растаял. У ворот спал, свернувшись клубком в углу, часовой; его бамбуковый шест и палка, которой он колотил по шесту для отпугивания воров, лежали рядом на земле. Глядя на его спящее лицо, Юань думал, как же отвратителен его дряблый, отвисший, разинутый рот с неровными гнилыми зубами; а меж тем человек этот всегда был добр к нему, и в детстве, не так уж и много лет назад, Юань нередко выпрашивал у него сласти и игрушки на уличных ярмарках и праздниках. Теперь же часовой казался ему мерзким стариком, которому нет дела до своего молодого господина. Да, говорил себе Юань, вся здешняя жизнь пуста и лишена смысла, и все в нем вдруг восстало против привычного уклада. Конечно, бунт этот был не нов. Война, которую он исподволь, сам того почти не замечая, вел со своим отцом, наконец разразилась.

С самого детства воспитатель Юаня науськивал его, готовил, будоражил разговорами о революции, о переустройстве страны, пока эти великие, смелые, прекрасные слова не зажгли его детское сердце. Однако огонь его сердца неизменно затухал, стоило учителю понизить голос и произнести со всей настоятельностью: «И ты обязательно отправишь в бой армию, которая однажды станет твоей; тебе придется поднять своих людей во имя страны – хватит с нас этих военачальников!»

Так нанятый Ваном Тигром воспитатель тайно настраивал сына против отца. И ребенок с тоской глядел в сияющие глаза молодого воспитателя, и слушал его пылкий голос, проникавший в самое сердце, и мысленно осекался, когда в уме сами собой рождались отчетливые слова: «Но ведь мой отец – военачальник!» Так мальчик все детство разрывался меж двух огней, и ни одна живая душа о том не знала. Постоянная внутренняя борьба сделала его не по годам угрюмым и молчаливым, ибо на сердце у него всегда было тяжело: он любил отца, но не мог им гордиться.

Потому тем ранним утром Юаню казалось, что у него не осталось сил. Годы беспрерывных внутренних раздоров истощили его. Он принял решение убежать от них, скрыться от всех известных ему сражений, от всех правых дел и благородных помыслов. Но куда бежать? Отец так ревностно оберегал его все эти годы, окружил его такой надежной стеной из своей любви, что Юань не успел обзавестись верными друзьями, и податься ему было некуда.

Тогда он вспомнил о самом тихом и безмятежном месте, какое ему доводилось видеть среди бесконечных войн и разговоров о войнах. То был маленький глинобитный дом его деда Ван Луна, которого люди сперва прозвали Ван Крестьянин, а потом, когда он разбогател и переехал в большой дом, стали звать