Фристайл. Сборник повестей - Татьяна Юрьевна Сергеева

я что, в операционный день не верчусь? — Славка начинал злиться.

Упрекать его было не за что: оперировали в этой больнице только плановых больных и всего два раза в неделю. Но операции во вторник и в четверг проходили сразу в обеих операционных, и Славка, действительно, вертелся. Приходилось не только быстро убирать залы между операциями, подавать чистые наборы инструментов, обрабатывать и мыть грязные скальпели, крючки и пинцеты, но ещё и бегать в гистологию с операционным материалом.

— Конечно, в городской больнице веселей, чем в этом паноптикуме… — Сказал он, поднимаясь с топчана.

— В чём, в чём? — Подозрительно посмотрела на него Старшая.

— Паноптикум — это коллекция восковых фигур, например… Ну, кунсткамера почти…

— Умник какой! — Только и сказала барменша. — Сюда иди…

Она завела его в операционную и ткнула в потолок толстым коротким пальцем.

— Вот…

Славка почти прислонился лицом к этому пальцу. Мысленно провёл вектор от его кончика к потолку и ничего не увидел.

— Что «вот»?

Муха, предчувствуя недоброе, сидела тихо и неподвижно.

— Муха. — Грозно произнесла Старшая.

Санитар посмотрел ещё раз и согласился.

— Теперь вижу. Ну, и что?

— В операционной мух не должно быть никогда! Ты понимаешь, что это значит — муха в операционной?! Я сейчас уйду, а ты здесь закроешься и эту муху ликвидируешь. Понял?

— Теперь понял…

— Приступай.

Барменша ушла и вскоре вернулась к своим медсёстрам с очередным пустым биксом. Села напротив них, и работа снова закипела.

— Сколько у нас операций завтра, Галина Сергеевна?

— Две… Одна большая — резекция желудка…

— Всё равно это очень мало… — Одна из девушек особенно быстро вертела «шарики». — У нас в третьей больнице за сутки и до десяти операций набегало…

— Что-то я не вижу, чтобы ты обратно спешила…

— Конечно… — Нисколько не обиделась девушка. — Разве там такие условия для работы, как здесь… И зарплата, считай, в два раза выше…

Что-то грохнуло рядом в операционной, зазвенели инструменты.

— Что такое? — Вскочили девушки.

— Ничего страшного, — вздохнула Старшая. — Это Вячеслав ловит муху…

— Он опрокинул перевязочный стол! Придётся опять стерилизовать инструменты…

— Сиди! — Прикрикнула барменша. — Сам и простерилизует. У нас что, не хватает наборов?

Вошёл взмыленный Славка. Он был зол — на муху, на Старшую, на себя. Муха была повержена, и он торжественно нёс её за крыло. Подчёркнуто осторожно он положил её трупик на стол между сёстрами, повернулся на каблуках, быстро прошёл в свою каптёрку, захлопнул дверь и звонко защёлкнул задвижку.

Когда через полчаса медсёстры сели за стол обедать — обычный обед закрытой больницы, Галина Сергеевна зычно крикнула.

— Вячеслав! Обедать!

Ответа не последовало.

Она грузно поднялась и пошла в каптёрку. На удивление дверь была приоткрыта, Славка лежал на спине, закинув руки за голову и с ненавистью смотрел в потолок.

Барменша подняла его за воротник и посадила.

— Марш обедать!

Теперь она его любила. И даже сочувствовала ему.

Она, было, потянула его за шиворот, но Славка освободился, дёрнув плечом.

— Я сам!

И, гордо вскинув плечи, отправился обедать.

Самое обыкновенное утро начиналось, как всегда.

Алексей Петрович громко включил радио на кухне — исполняли гимн. Он проверил настенные часы, свои наручные, лежавшие на столе, — на всех было шесть часов. Ещё один приёмник был подвешен в ванной над умывальником. Чтобы перекрыть шум воды из крана, так же громко пришлось включить и этот. Старик, не спеша, брился, громко фыркал, умываясь, шумно шаркал ногами, переходя из ванной в кухню и обратно, звучно кашлял и сморкался — столько неловкого шума всегда производят люди плохо себя слышащие: к Алексею Петровичу всё ощутимее подбиралась глухота…

Его внук, Славка, заворочался в постели: шум, создаваемый дедом, разбудил даже его. Он поднял голову и посмотрел на свои часы: шесть сорок пять… Рыжий кот прыгнул на постель и спокойно пошёл по Славкиной спине. Славка недовольно поморщился.

— Расходился тут… «Ни сна, ни отдыха измученной душе…». Дай поспать.

Он сбросил кота на пол и зарылся под одеяло с головой.

Из своей комнаты вышла дочь Алексея Петровича Наташа, мать Славки, заспанная и сердитая. Убрала звук в одном приёмнике, потом в другом.

— Папа, можно, хоть немного, потише… Воскресенье всё-таки…

Наташа ушла к себе, плотно прикрыв дверь. Всё также шаркая, Алексей Петрович собирался на работу. Он ходил из конца в конец длинного коридора (когда-то в этой квартире была коммуналка с бесчисленным количеством комнат), заходил в свой кабинет, потом вновь возвращался в кухню, пил, громко прихлёбывая, горячий чай…

— Бам-с! — Наконец, звонко хлопнула входная дверь.

Славка резко сбросил одеяло и сел в постели. Но, окончательно проснувшись, лениво повалился опять на подушку.

На кухне у окна стояла Зоя Васильевна, его бабушка. Она видела, как вышел из парадной Алексей Петрович, как он прошёл мимо трамвайной остановки к большому зданию наискосок от своего дома и скрылся в проходной. Зоя Васильевна прожила с мужем неполных пятьдесят лет, и последние тридцать каждый день провожала его взглядом до проходной. О чём она думала в эти минуты, что вспоминала? Может быть, себя молодую? Работала на Дальнем-Дальнем Востоке на комбинате совсем юная лаборантка, девчушка ловкая, быстрая, смышлёная… Вступила в комсомольскую ячейку, с удовольствием и интересом училась, хваталась за всё новое, читала запоем всё подряд… А потом приехал на их комбинат молодой инженер. Вернее, приехали два инженера, два верных друга, но она сразу выделила одного — с пышной шевелюрой и романтическим блеском в глазах. Они только что окончили институт, комсомольский задор и самоуверенность делали их необыкновенно привлекательными для местных девушек. На всём Дальнем Востоке в то время, вряд ли, можно было насчитать десяток инженеров, да и то это были иностранные специалисты… Вскоре Алексей стал командовать комсомольской ячейкой, новые идеи, замыслы, проекты сыпались из него как из рога изобилия… Он умел заразить ими весь комбинат от дирекции до лаборанток, в числе которых была и Зоя… В те далёкие годы их общей юности и теперь смыслом его жизни была работа. В любой день недели в семь утра он уходил вот так в свой институт, в котором директорствовал скоро тридцать лет. Пока тихо и пусто было в коридорах и лабораториях его НИИ, который был для него не вторым — первым домом, он мог заняться собственными делами. Читал и разбирал почту, отвечал на письма, готовил свои статьи, редактировал чужие. Потом начиналась текучка — совещания, доклады заведующих отделами, приём делегаций, звонки, пленумы, выступления. При этом он успевал во всё вникать, всем интересоваться. Он знал, чем занят его самый младший по возрасту и должности сотрудник,