Нарисованная смерть - Джорджо Фалетти

К чему тратить время на изображение тела на холсте, когда можно разрисовать само тело? Для чего нужны искусственные заменители, когда само тело может стать сюжетом?

Он видел в зеркале и ощущал кожей, как синие руки безымянной женщины скользят вверх по его бедрам, оставляя на красном две синие полосы.

Видел и слышал приглушенный голос, достигавший слуха сквозь вязкую пелену.

– О Джерри, я так…

– Шшшшшш…

Джерри приложил ей палец к губам и поднял голову, чтобы посмотреть на нее. Его палец оставил ярко-красное пятно у нее на губах. Краска поверх помады. Краснота и кровь. Полное крушение всех современных мифов.

Ее голос звучал тихим шелестом в тусклом чердачном свете, то и дело оскверняемом отблесками беззвучных мониторов, выдававших бесконечное смешение цветов – картинку-скринсейвер. Лишь изредка этот хроматический бред перемежался для разрядки пассажем, разбивавшим картинку на фрагменты и затем опять сливавшим их вместе в целостное фотографическое изображение диких катаклизмов в жизни планеты. Тысячи тел на поверхности воды во время этнической чистки, или образы холокоста, или атомный гриб над Хиросимой сменялись изощренными сексуальными сценами в самых немыслимых разновидностях.

– Молчи, молчи. Я не могу говорить. Не должен говорить…

Джерри вновь откинулся на полу и потянул за собой безымянную женщину, указывая ей на отражение их тел в зеркале.

– Сейчас я должен думать. И должен видеть.

Странным образом Джерри передалось вожделение безымянной женщины, обволакивающее ее плотной аурой. Он круто повернулся, раздвинул ей ноги и проник в нее одним мощным рывком. От резкого движения опрокинулась банка с краской, стоявшая рядом с ними. Алая краска разлилась по белому холсту, как разинутый в крике рот.

Лежащая на спине женщина увидела расползающееся пятно, и ей показалось, будто из ее тела разом излилась вся кровь. И в этот момент партнерша стала соучастницей почти ритуального слияния. В своей страсти она была словно фурия и стонала все громче, в полной синхронности с яростными рывками партнера. Это был некий бешеный горизонтальный танец; две разрисованные фигуры казались древними граффити на белом фоне, а их первобытные жесты заключали в себе двоякую цель: плотское насыщение и стремление до бесконечности оттянуть кульминацию.

Безымянная женщина не ведала о том, что Джерри убежден в бессмысленности нелепого хлопанья ягодицами, словно крыльями бабочки на шелке. Он был убежден в этом, как и в том факте, что любой художник, в силу своей принадлежности к данной профессии, носит в себе ростки самоуничижения, всего того, что одновременно является карой и благословением искусства.

Оба они были неудачники. Сколько б ни прошло безымянных женщин через холсты, сколько б ни скользили кисти по их гостеприимной поверхности – все творения бесследно исчезали из памяти, будучи лишь краткой вспышкой замысла, притушенного истинными или мнимыми образами, которые подставляет нам жизнь. Человека нельзя вписать в круг или в квадрат, поскольку ни круга, ни квадрата нет, а, главным образом, нет самого человека.

Долгим хриплым стоном безымянная женщина возвестила об оргазме, тщетно пытаясь ухватиться за натянутый холст, а мозг Джерри был так взвихрен действием наркотиков и секса, что выдержать дольше он не мог. Вскочив и яростно мастурбируя, художник щедро оросил спермой контуры пляски на холсте, будто желая оплодотворить его своей безумной, кощунственной дрожью.

Безымянная женщина поняла это, и сознание своей причастности к мастерству повергло ее в новый, еще более сильный пароксизм наслаждения. Она резко, точно защелкнутый пружинный нож, скрючилась и застыла в позе зародыша.

Утратив мотивацию, Джерри соскользнул на пол и обратил взор к окнам, выходящим на Ист-Ривер. Хотя студия его находилась на седьмом этаже, он углядел лунное мерцание на грязной поверхности воды, которую этот блеск слегка облагородил. Джерри чуть повернул голову и нашел глазами светящийся диск в крайнем левом углу окна.

Накануне вечером по радио передали, что ожидается затмение и его можно будет наблюдать на этом берегу.

И тут же, словно по волшебству, черная змейка вгрызлась в бесстрастный светящийся круг.

Джерри вздрогнул от вновь нахлынувшего возбуждения.

Ему вспомнился ужас, пережитый всей Америкой 11 сентября 2001 года, когда шаткая надежность бытия обернулась великим страхом. Грохот от удара первого самолета достиг распахнутых окон его мастерской; за ним последовала смесь человеческих воплей, сирен и неразборчивых звуков, которыми сопровождается паническое бегство.

Джерри поднялся на крышу дома в конце Уотер-стрит и оттуда стал безмятежно созерцать удар второго самолета и шедевральное обрушение башен-близнецов. Вселенская катастрофа показалась ему чистым совершенством, наглядным примером того, как воплощение цивилизации находит отдушину в полном своем уничтожении. И если подобная отдушина приемлема для цивилизации, то подходит она и для искусства, представляющего собой аванпост цивилизации на вражеской территории. Сам факт, что тысячи людей погибли, не имеет принципиального значения. На все навешены ценники, а люди, по мнению Джерри, всего лишь мелочь по сравнению с тем, что приобрел мир в пыли и грохоте обвала.

В тот день он сменил имя на Джерри Хо, по созвучию с Иерихоном, библейским городом, чьи нерушимые стены пали от звука обыкновенной трубы. Теперь он тоже решил обрушить стены и пасть с ними вместе.

Настоящее свое имя он предпочел забыть, как и всю прошлую жизнь. В ней не было ничего достойного сохранения в памяти. Само искусство стихийно, зато разрушение его может быть запрограммировано наряду с ликвидацией самой жизни.

Краем глаза он уловил движение сбоку. Безымянная женщина вытянулась рядом; теперь преградой меж ними был лишь слой уже высохшей краски. Он почувствовал руку на своем плече и шепот возле уха, еще дрожащий от наслаждения.

– Джерри, это было восхити…

Джерри, подняв руки, хлопнул в ладоши и потушил свет (освещение в студии было сенсорным). Оба погрузились в полутьму, подсвеченную лишь призрачными бликами телеэкранов.

Затем он положил руку на плечо женщине и резко отстранил ее от себя.

«Не теперь», – подумалось ему.

– Не теперь, – сказал он вслух.

– Но я…

Новым толчком Джерри отодвинул ее еще дальше, и женщина отозвалась жалобным мяуканьем.

– Лежи тихо и молчи, – сказал он сухо.

Безымянная затихла, и Джерри вновь предался созерцанию светлого диска луны, уже наполовину поглощенного тьмой. Его не волновало, имеется ли какое-либо научное объяснение происходящему. Важны лишь ощущения, которые он испытывает, важны лишь мистика и аллегория.

Так он лежал и наблюдал затмение, наслаждаясь остаточными эффектами наркотиков и физической усталостью, пока лунный диск не стал черным, подсвеченным светящейся каемкой на адски черном небе.