Катастрофа. История Русской Революции из первых рук - Александр Фёдорович Керенский

Однако на протяжении всего периода своей деятельности Временное правительство всегда было подлинным орудием выражения подавляющего большинства организованных политических сил страны. Поэтому имена вождей первого русского республиканского правительства суть не что иное, как псевдонимы той России, которая упорно боролась за свое национальное существование на основе свободы и независимости.

В заключение я хочу сказать, что появление этой книги на английском языке произошло благодаря очень любезному и внимательному содействию моих друзей, мистера Джозефа Шаплена и мистера А. Дж. Сэка, которым я глубоко обязан.

Александр Керенский,

Нью-Йорк

Глава I

Четыре дня, покончившие с российской монархией

В понедельник, 27 февраля 1917 г., около восьми часов утра, меня разбудил голос жены:

— Вставай! Звонил Некрасов. Дума распущена, Волынский полк взбунтовался и выходит из казарм. Тебя срочно зовут в Думу.

Восемь часов — это раннее время для моего распорядка, так как я имел привычку работать до трех или четырех часов утра. Политическая обстановка за последние дни стала угрожающе бурной, и прошло несколько минут, прежде чем я понял все значение сообщения Некрасова. Меня это потрясло, но я скоро понял или, вернее, почувствовал, что решающий час пробил.

Я вскочил, быстро оделся и поспешил в Думу — дорога занимала пять минут пешком.

Моей первой мыслью было продолжить заседание Думы и установить тесную связь между Думой, армией и народом.

Не знаю, просил ли я жену позвонить Соколову — другу, жившему рядом с казармой, или передал известие через кого-то, кого встретил по пути в Думу, но я сделал все возможное, чтобы связаться с ним. Волынский полк взбунтовался без видимого плана и цели. Я пытался добиться того, чтобы полк и другие мятежные части, расквартированные вокруг, собрались в Думе. Позднее Милюков рассказывал мне, что, проходя мимо казарм около девяти часов утра, он видел, как некоторые из наших политических друзей призывали волынцев присоединиться к нам в Думе.

Сцена уже давно была готова для окончательного крушения, но, как это обычно бывает в подобных случаях, никто не ожидал, что оно произойдет именно утром 27 февраля. Как мог я, например, догадаться, выбегая из своей квартиры, насколько изменится мое положение, когда вернусь в нее? Как я мог представить, что никогда больше не вернусь домой, более чем на два-три часа?

Около половины девятого я подъехал к маленькому подъезду (подъезду библиотеки) Таврического дворца, где заседала Думе, и тут меня захватил вихрь, в котором мне предстояло прожить восемь месяцев. С этого момента я жил в центре этих удивительных событий, таких важных и таких страшных, в самом сердце бури, которая должна была в конце концов выбросить меня, в изгнание, на далекий чужой берег.

Вспоминая события того дня — Россию, стоящую на распутье, — я снова чувствую ту напряженную тревогу, которая тогда охватывала меня. По мере приближения к Думе я с каждым шагом как будто приближался к трепетным силам вновь пробудившейся жизни, и когда престарелый привратник, по обыкновению, закрывал за мной дверь дворца, я чувствовал на этот раз, как будто он запирал за мной навсегда путь назад, в старую Россию, в ту Россию, которая существовала еще накануне и даже ранним утром того славного, благоговейного понедельника.

Дверь закрылась. Я сбросил пальто. Не было больше ни дня, ни ночи, ни утра, ни вечера. Только по приливу и отливу толпы, по приливу и отливу людских потоков мы могли почувствовать, что наступила ночь или вернулся день. Пять дней мы почти ничего не ели, и никто из нас вообще не спал. Но мы не чувствовали потребности в еде или сне. Мы внезапно обрели необычайную ясность ума. Мы смогли схватить и понять все в мгновение ока. Ничто не ускользало от нашего разума, и казалось, не было ни одного противоречия между чем бы то ни было в построении и перепостроении наших восприятий и идей. Впоследствии, оглядываясь на эти события издалека, с трудом верилось, что весь хаос тех событий втиснулся всего лишь в четыре дня, и трудно было понять, как наша думская группа, без сна и еды, справится с такой калейдоскопической комплексностью вставших перед нами вопросов.

Это было необычайное время, вдохновенное время, время дерзкой отваги и великих страданий. Это было уникальное время на страницах истории. Все мелкие бытовые заботы частной жизни и все партийные интересы исчезли из нашего сознания. Нас объединяла одна общая преданность и тревога. У нас было одно общее вдохновение — Россия! Россия в опасности, бьющаяся сквозь кровь и хаос, Россия, преданная старым режимом, Россия, ставшая добычей слепой, разъяренной, голодной толпы. Между этими двумя безднами — с одной стороны, загнивающим, шатающимся правительством, а с другой — анархическим размахом восставшего народа — брезжил свет нового. Россия осознала новую цель, новую волю. В старых стенах Таврического дворца эта преданность государству и народу проявлялась в яркой форме, выразившись в огромном усилии и решимости спасти страну от анархии и устроить жизнь народа на новых началах закона, свободы и социальной справедливости.

Вокруг Думы в первые дни революции сплотились представители почти всех классов. В те первые дни революции Дума стала символом государства и нации. Решительными совместными усилиями были созданы новая власть и зачатки новой национальной структуры. Я видел новые формы правления, созданные людьми, которые еще вчера в ужасе отвернулись бы от того, что они сделали в тот день своими руками. Они сделали это потому, что произошло нечто необъяснимое, таинственное, чудесное, то, что мы привыкли называть революцией. Это нечто озаряло души людей очищающим огнем и наполняло их любовью и готовностью к безграничному самопожертвованию.

Мы отринули все, что было чисто личным, все, что было делом класса или касты, и стали на мгновение просто людьми, осознающими нашу общую человечность. Это был момент, когда каждый человек соприкоснулся с универсальными и общечеловеческими ценностями. Было очень волнующе видеть вокруг меня этих людей, столь преображенных, работающих вместе с возвышенной преданностью на общее благо. Историки, социологи и теоретики всех мастей учено и мудро опишут события 27 февраля 1917 г. в России, в Петрограде, в Таврическом дворце. Они найдут научное, историческое (и весьма прозаическое) объяснение тому, как сыграл каждый актер в первой сцене этой великой трагедии смерти и возрождения. Они могут называть драму и актеров так, как им заблагорассудится.