Катастрофа. История Русской Революции из первых рук - Александр Фёдорович Керенский

во многих кварталах шла оживленная стрельба. Вскоре до нас дошли вести о стычках с полицией. Правительственные силы открывали огонь из пулеметов по людям с крыш и колоколен. Однако толпы солдат и гражданских лиц на улицах не свидетельствовали о том, что они движимы какой-либо ясной целью или намерением. Воодушевленные революционным негодованием и ошеломленные драматическим зрелищем, в котором они были столь заметной частью, массы должны были получить цель и точку сосредоточения. Пока еще было трудно понять, что станет с движением. С другой стороны, было совершенно ясно, что правительство намеревалось воспользоваться растущим хаосом и анархией в своих темных целях. В этом уже не могло быть никаких сомнений. Голодные бунты предшествующих дней, военный развал, якобы необходимость роспуска «нелояльной» Думы — все это, очевидно, имело в виду правительство, чтобы служить доказательством того, что положение страны и правительства отчаянно и что стало невозможным продолжать войну.

Роспуск Думы, явившийся ответом самодержавия на многочисленные попытки большинства найти лояльный выход из кризиса, был настолько ярким и красноречивым ходом, что у лоялистов не осталось ни одной опоры. Они были готовы к кардинальным переменам, и их нужно было только поощрять. С каждым мгновением депутаты все больше осознавали, что Дума — единственный авторитетный центр, пользующийся уважением, и что необходимо сделать последний, решительный, бесповоротный шаг.

Беспокойство и тревога о народе постепенно утихли, и депутаты стали чаще подходить к окнам дворца, оглядывая пустынные улицы, которые теперь, казалось, приобрели вид зловещей таинственности. Придут ли войска к Думе? Найдется ли выход растущему напряжению, которое быстро становилось невыносимым?

«Где ваши войска? Они идут?» — спрашивали меня многие депутаты тоном гнева и раздражения. «Мои войска»! Казалось, в последние дни все в Думе стали смотреть на меня и на моих ближайших соратников как на центр, от которого зависел весь ход событий. Вскоре атмосфера в Таврическом дворце начала меняться, так как внутри Думы относительная расстановка сил между различными партиями изменились под давлением внешних событий. Понимая это, депутаты правой и умеренной партий стали сближаться с будущими вождями, людьми, которых накануне едва ли соизволяли замечать. «Мои войска»! Большинство депутатов называли их моими. Может быть, потому что у меня была безграничная уверенность в том, что войска придут. Я ждал, чтобы провести их в Думу и тем самым осуществить союз восставших солдат и представителей народа, в котором только и было спасение. Я все звонил, бегал к окнам, посылал на улицу гонцов посмотреть, идут ли войска. И все же они не пришли. Время шло со страшной скоростью.

Совет партийных руководителей собрался задолго до назначенного часа для рассмотрения положения и выработки плана действий, который должен быть представлен на утверждение неофициальному заседанию Думы. Те из нас, кто собрался на совет, отбросили все партийные, классовые и возрастные различия. Над нами господствовало только одно: сознание того, что Россия стоит на краю гибели и что мы должны сделать все возможное, чтобы ее спасти. Родзянко, очень взволнованный, открыл собрание и сообщил нам о шагах, предпринятых им за последние сорок восемь часов. Он прочитал телеграммы, отправленные накануне царю, и рассказал нам о своем телефонном разговоре с царскими министрами. Что делать? Как определить, что на самом деле происходило за стенами Думы и как относиться к этим событиям? Думскому большинству предстояло многое забыть, прежде чем оно могло встать на сторону Революции, вступить в открытый конфликт с царской властью и поднять руку на традиционную власть.

Мы, представители оппозиции — Некрасов, Ефремов, Чхеидзе и я — теперь официально предлагали то, что можно было бы назвать революционным курсом. Мы потребовали, чтобы Дума немедленно приступила к официальному заседанию, не обращая никакого внимания на указ о роспуске. Некоторые колебались. Большинство и Родзянко с нами не согласились. Доводы, уговоры и страстные призывы были напрасны. Большинство все еще слишком верило в прошлое. Преступления и безрассудства правительства еще не успели искоренить эту веру из их душ. Совет отклонил наше предложение, постановив созвать Думу на «неофициальное» заседание. Политически и психологически это означало, что должна была состояться частная встреча группы частных лиц, многие из которых имели большое влияние и авторитет, но все же оставались всего лишь частными лицами.

Этот отказ формально продолжать заседание был, может быть, величайшей ошибкой Думы. Это означало для нее самоубийство в тот самый момент, когда ее власть была высшей в стране и она могла бы сыграть решающую и плодотворную роль, если бы действовала официально. В этом отказе обнаружилась характерная слабость Думы, состоявшая в большинстве своем из представителей высших классов, и неизбежно дававшая искаженное отражение мнений и настроений страны. Итак, Императорская Дума, родившаяся в результате столыпинского контрреволюционного переворота 1907 г., разрушившего более демократический избирательный закон 1905 г., выписала себе смертный приговор в момент революционного возрождения народа. Большинство сознательно ставит Думу на один уровень с другими самозваными организациями, такими как только что возникший Совет рабочих и солдатских депутатов. Позже были попытки возродить Думу как официальное учреждение, но они запоздали. Дума умерла утром 27 февраля, в день, когда ее сила и влияние были наибольшей.

На следующий день, 28 февраля, было уже два центра власти, оба обязанные своим существованием революции: Дума на неофициальном заседании с ее Временным комитетом, названным временным органом для руководства событиями, и Совет — он же Совет рабочих и солдатских депутатов со своим Исполнительным комитетом.

Я не могу сейчас припомнить всех дискуссий, имевших место в тот день на совете партийных руководителей, а затем и на «неофициальном» заседании Думы. Я помню, что Дума, собравшаяся между 12 и 2 часами пополудни, постановила образовать Временный комитет, наделенный неограниченными полномочиями. Членами комиссии были Родзянко, Шульгин, Милюков, Чхеидзе, Некрасов, Караулов, Дмитрюков, Ржевский, Шидловский, В.Львов, Энгельгардт, Шингарев и я. Были представлены все партии, кроме крайне правых и проправительственных националистов. Эти представители правого крыла, которые еще недавно вели себя в Думе с презрительной надменностью, вдруг исчезли со сцены. Выдвиженцы правительства и некоторые из его наймитов, эти изгои нации таяли, как воск на солнце,

Встречи в Таврическом дворце вспоминаются сейчас как в каком-то тумане. Мы все были в странном состоянии ума, которое не может понять тот, кто не испытал его. Мы были во сне, страшном и прекрасном сне, и, как бывает во сне, мы исполняли свои партии точно, не колеблясь. Не столько мой разум воспринимал то, что происходило, сколько все мое существо инстинктивно чувствовало и схватывало, что великий момент наступил.

Я был очень встревожен задержкой прибытия народа и солдат к Думе,