Хлопушка с прицелом - Евгений Игоревич Новицкий

томе имеющегося у него собрания, поэтому не ошибся и выбрал на ощупь нужную книгу.

Затем Герман пошел на кухню, зажег там свет, присел, закурил и стал листать книгу.

Дойдя до интересующего его места, он стал жадно читать:

«…По возвращении Смелькова из дома терпимости в гостиницу “Мавритания” вместе с проституткой Любкой сия последняя, по совету коридорного Картинкина, дала выпить Смелькову в рюмке коньяка белый порошок, полученный ею от Картинкина…»

3

Следующим вечером кинорежиссер Жнейцер, уютно устроившийся в кресле за чтением журнала «Новый мир», услышал звонок в дверь.

«Кто бы это мог быть?» — недоуменно хмыкнул про себя Жнейцер и пошел открывать.

За порогом стоял его коллега Графов.

Жнейцер невольно поморщился. К Графову он относился с тщательно скрываемым презрением.

Однако врожденная деликатность заставила Жнейцера сделать вид, что он слегка даже обрадовался нежданному гостю.

— Г-герман? — с заминкой выговорил хозяин. — Какими судьбами? Ну что ж, проходи…

Герман вошел, закрыл за собой дверь и только потом сказал:

— Привет, Мойша!

Жнейцер снова недовольно поморщился. Он не любил, когда ему напоминали о его еврействе. Тем более что он давно сменил свое первоначальное имя Моисей на Михаил. А тут вдруг этот бесцеремонный Графов зачем-то напоминает об этом. Да еще с такой фамильярностью…

Но и в этот раз Жнейцер заставил себя промолчать. «В конце концов, я ведь действительно Мойша, — подумал он. — Именно так меня звали в детстве. А Графов… как бы я к нему ни относился, все-таки коллега. А у нас, режиссеров, чрезмерно церемониться в общении друг с другом не принято…»

— Здравствуй, Герман, — с запозданием ответил Жнейцер на приветствие Графова. — Так какими, говорю, судьбами?

— А ты как думаешь? — усмехнулся Герман и зачем-то подмигнул хозяину.

Жнейцер вконец растерялся:

— Да я, право, не знаю, что и думать… Ты скажи лучше прямо…

— Ну и скажу, — вновь усмехнулся Герман. — Чего здесь темнить-то? Я всего-навсего пришел поздравить тебя с успешной картиной.

— Да что ты? Серьезно? — не поверил Жнейцер. Он впервые сталкивался с тем, что режиссер настолько радуется успеху коллеги, что даже приходит к нему домой сообщить об этом. «Нет, здесь что-то не так», — подумалось Жнейцеру. А вслух он добавил: — Впрочем, это разве такой уж успех?..

— Еще какой! — воскликнул Герман. — Вон — во всех газетах о тебе статьи…

— Ну, это еще ни о чем не говорит… — скромно пробормотал Жнейцер.

— Говорит, говорит, — уверил Герман. — Тебя еще и на фестиваль как пить дать пошлют. В Канны и в остальные тому подобные места…

— Да ладно, — махнул рукой Жнейцер. — Ты уж, Герман, не преувеличивай…

— Может, поспорим? — предложил Герман.

Но спорить Жнейцер не стал. Он вдруг спохватился, что даже не предложил гостю сесть:

— А чего же мы стоим, не понимаю прямо… Пойдем, что ли, на кухню, чаю выпьем.

— Охотно, — обрадовался Герман.

Пока Жнейцер кипятил воду и заваривал чай, отлучившийся вымыть руки Герман вдруг вернулся с двумя бокалами, доверху наполненными чем-то темно-янтарным.

Жнейцер вновь испытал неудовольствие: «Зачем же он без спросу взял бокалы? Мог бы и меня попросить… У него совсем никаких манер. Впрочем, хорошо, что он вроде бы ничего не разбил там, в комнате. С него бы это сталось…»

— Сюрприз, — пропел тем временем Герман.

— Что это? — хмыкнул Жнейцер, кивая на содержимое бокалов.

— Коньяк! — триумфально воскликнул Герман.

— Вот как? — приподнял брови Жнейцер. — Я вообще-то не…

— Давай-давай, — поставив бокалы на стол, Герман похлопал Жнейцера по плечу. — Сегодня надо. Не каждый день из недр «Мосфильма» выходят такие махины, как твое «Воскресение»…

Жнейцер хотел было возразить, что его картина вышла уже много дней назад, но опять промолчал и послушно сел за стол.

4

Герман тоже сел и торжественно поднял свой бокал.

Жнейцер вяло откликнулся, и коллеги чокнулись.

— До дна! До дна! — настаивал Герман, глядя, как Жнейцер чуть ли не с отвращением цедит его коньяк.

Жнейцер пересилил себя и допил-таки до дна. Затем выдохнул, вытер тыльной стороной ладони губы и изможденно посмотрел на Германа.

— А ты чего же? — кивнул он на бокал Германа, заметив, что тот к коньяку даже не притронулся.

— Я — сейчас, — ответил Герман, после чего поднял свой бокал и зачем-то посмотрел его на свет.

И тут же в один миг опустошил его.

После выпивки Герман заметно повеселел, тогда как Жнейцер, наоборот, несколько поник. Он сидел недвижно и глядел на гостя осоловелыми глазами.

— А какие у тебя, Мойшенька, творческие планы? — вдруг задушевно спросил Герман.

— Да вот, — произнес Жнейцер после паузы, — Катаева думаю поставить.

— Иди ты! — присвистнул Герман. — Неужто «Цветик-семицветик»?

— Нет, — поморщился Жнейцер. — Это… как его… «Время, вперед!».

— Ясно, — хмыкнул Герман. — К пятидесятилетию Октября хочешь поспеть?

— Зачем? — возразил Жнейцер. — Я и раньше успею… До этого самого юбилея сколько еще…

— Ну, а непосредственно к юбилею еще чего-нибудь в таком духе снимешь? — усмехнулся Герман. — «Оптимистическую трагедию» там какую-нибудь…

— Да нет, — помотал головой Жнейцер. — Это мне как раз не нравится… Тем более Самсонов уже ставит… С Володиной своей, как всегда…

— Ну и что же? — неодобрительно отвечал Герман. — Я вот тоже Гортензи постоянно снимаю. Тебя и этот факт не устраивает?

— Нет, отчего же… — немного смутился Жнейцер.

— И потом, что значит «не нравится»? — хмуро продолжал Герман. — «Время, вперед!» тебе, что ли, нравится? Или «Воскресение» твое треклятое?

— Позволь, — начал возражать Жнейцер. — Я вообще всегда берусь только за то, что лично меня… Ой! — внезапно воскликнул режиссер. — Что это со мной?..

— Да, что с тобой? — осведомился Герман, почему-то улыбаясь.

— Плохо мне как-то. — Жнейцер схватился за живот. — Не надо было пить, наверно…

— Мне же нормально, — пожал плечами Герман.

— Видно, ты привычный… Слушай, мне правда ужасно… Все хуже становится… Надо «Скорую» вызвать…

— Не надо! — отрезал Герман. — Поздно уже.

— То есть как это? — не понял Жнейцер, бросив взгляд на наручные часы.

— Я имею в виду: тебе уже никто не поможет, дражайший Мойша, — любезно пояснил Герман.

У Жнейцера задрожали губы:

— О ч-чем это ты г-говоришь?

— А ты еще не догадался? — удивился Герман. — Я ведь тебя отравил, друг мой ситный.

— Чем?! — в ужасе воскликнул Жнейцер. Он попытался привстать, но у него не получилось.

— Крысиным ядом, — хладнокровно отвечал Герман.

— Кошмар какой! — не поверил своим ушам Жнейцер. — За что же? За что?

— Ты мой конкурент, — сознался Герман. — Только за это.

— Конкурент? В чем? В каком смысле? — ничего не понимал режиссер.

— О тебе столько пишут, — напомнил Герман. — А обо мне — ни строчки. Не будь тебя, писали бы обо мне…

— Да с