Хлопушка с прицелом - Евгений Игоревич Новицкий

шли за Германом разинув рты.

А тот говорил без умолку:

— Эх, ребята, прямо завидую вам… В кино сниметесь! Да еще у Хучрая! Заметьте, не у какой-нибудь там, я прямо не знаю, Дуньки Раздолбаевой, а у самого что ни на есть выдающегося товарища Хучрая!

— А о чем картина-то? — робко поинтересовался Растиньяк.

— И в чем будет заключаться наша проверка? — уточнил Нусинген.

— Всему свое время, товарищи! — погрозил им пальцем Герман. Однако тут же начал вводить их в курс дела: — Картина, видите ли, будет посвящена не столь уж давним временам, которые вы, однако, едва ли застали в сколько-нибудь сознательном возрасте…

Приятели переглянулись.

— Война! — сообразил Растиньяк.

— Великая Отечественная война, — строго поправил его Герман. — Но нет, товарищ Ростов, вы, образно выражаясь, ткнули сейчас пальцем в небо! — И Графов громко засмеялся.

— Предвоенное, что ли, время? — предположил Нусинген.

— Именно, друг мой, — похлопал его по плечу Герман.

— Вообще-то мы тогда и не родились еще, — пробормотал Растиньяк.

— А выглядите старше, — хмыкнул Герман. — Впрочем, оно и к лучшему. Для тех ролей, которые вам предстоит исполнить… Скажите, други, вы слышали что-нибудь про тридцать седьмой год?

Повисла пауза, наконец Нусинген произнес:

— Ну как же, слышали… Еще на двадцатом съезде про него много говорили… И вот сейчас снова… на двадцать втором опять упоминали…

— Ну надо же, какие молодцы! — восхитился Герман. — Даже в курсе всего, что происходит в недрах партии… Поистине вы оба-два — достойные представители нашей замечательной молодежи! Пламенные комсомольцы, просто пламенные!

— Да мы всего лишь это проходим, — скромно сказал Растиньяк, Нусинген незаметно ткнул его в бок.

— Одно дело — проходить, а другое — усваивать пройденное, — заметил Герман. — Вот сейчас и проверим, насколько вы это усвоили… Так чего ж там в тридцать седьмом-то было, согласно текущей повестке?

— Арестовывали, — сделав серьезное лицо, сказал Нусинген.

— И сажали, — поддакнул Растиньяк.

— Так, — сказал Герман. — А кого?

— Собственно… всех подряд, — отвечал Нусинген.

— Вот как, — удивился Герман. — А вы как думаете, товарищ Растиньяк… то есть, пардон, Ростов?

— Так же, — кивнул тот. — Беззаконие было.

— И вы в этом уверены? — хмыкнул Герман.

— Приходится верить, — молвил Нусинген. — Нельзя же не верить партии.

— Да, вы, конечно, правы, — вздохнул Герман. — И для нашего опять же дела даже и небесполезно, что вы так считаете…

— Значит, товарищ Хучрай хочет снимать про репрессии? — взял быка за рога Растиньяк.

— Вы зрите в корень, мсье! — воскликнул Герман.

— Позвольте, — вдруг встрял Нусинген. — А «Чистое небо» — это же его картина, Хучрая?

— Естественно, — сказал Герман.

— Так там уже все это есть, — развел Нусинген руками. — И про репрессии, и про несправедливость того времени…

На этот раз Растиньяк, изловчившись, толкнул приятеля в бок незаметно для Германа.

Графов лишь снисходительно улыбнулся:

— Ну, не нам же с вами указывать товарищу Хучраю, что ему снимать, верно?

— Верно, верно, — согласились студенты. — А когда будет наша проверка? — спросил Нусинген.

— Сегодня и будет, — отвечал Герман. — Под покровом ночной темноты.

— Интересненько, — пробормотал Растиньяк.

— Еще как! — подхватил Герман. — Значит, встречаемся вечером на «Мосфильме». Подходите, ну скажем, к девятнадцати часам ноль-ноль минутам. Лады?

Приятели дружно закивали, и Герман отпустил их с миром.

В семь часов вечера Герман уже препровождал студентов в костюмерную «Мосфильма».

— Вот, — показал он на два форменных костюма. — Как раз по вам сшито. У меня глаз-алмаз.

Студенты мрачно смотрели на два одинаковых комплекта энкавэдэшной униформы довоенного образца.

— Мы, собственно, так и не узнали у вас утром, — изрек наконец Нусинген, — что за роли нам… м-м, светят. Неужели вот эти? — Он брезгливо показал на униформу.

— Конечно, товарищ Нусинов, — подтвердил Герман. — А что вас смущает?

Тот пожал плечами:

— Да как-то вот неохота даже надевать такую форму, а не то что играть в ней…

— Это почему же? — изумился Герман.

— Сами знаете, — вяло сказал Растиньяк. — Как раз когда об этом столько говорят, порицают таких людей, мы их, значит, будем исполнять…

— Так именно сейчас и самое время! — сказал Герман. — Это как никогда актуально. Или вы предлагаете советским кинематографистам закрывать глаза на подобные явления нашего недавнего прошлого?

— Нет, ну почему же, — смутился Растиньяк. — Но только лично я…

— А, понимаю, — перебил Герман. — Лично вы хотите играть только мармеладных и карамельных героев. Сладких принцев и нежных младенцев.

Нусинген негромко хрюкнул.

— Ну, а вы, Нусинов? — покосился на него Герман. — Тоже, значит, придерживаетесь такого чистоплюйства? Для актерской профессии, сразу замечу вам, чистоплюйство вреднее, нежели что-либо еще…

— Да нет, отчего же, — пробормотал Нусинген и посмотрел на приятеля. — Пожалуй, мы согласны… — толкнул он локтем Растиньяка.

— Конечно, — подтвердил тот, вздыхая.

— Ну и отлично, — обрадовался Герман. — И не надо таких кислых мин. Вам же чрезвычайно повезло. Кстати, отрицательных персонажей публика запоминает гораздо лучше.

— Правда? — немного оживился Растиньяк.

— Ну конечно! — крикнул Герман. — Так что, вы в деле?

— В деле, — сказал Нусинген.

Герман пожал обоим приятелям руки:

— Тогда поехали.

— Куда? — спросил Растиньяк.

— К Хучраю, разумеется. Только переоденьтесь сначала.

— То есть мы сразу должны будем сейчас войти перед ним в образ? — уточнил Нусинген.

— Нет, товарищи, — покачал Герман головой, — в образ вы должны войти сразу, как переоблачитесь в данную форму.

— А товарищ Хучрай скоро подойдет? — поинтересовался Растиньяк, расстегивая свою рубашку.

— К нему мы сами поедем, — усмехнулся Герман.

19

Когда студенты переоделись, Герман провел с ними подробнейший инструктаж. Он предусмотрел, кажется, все возможные реакции Хучрая и не успокоился, пока у приятелей не стали от зубов отскакивать чеканные формулировки.

— И помните, — продолжал увещевать Герман по дороге к мосфильмовскому гаражу, — Хучрай у нас сам — изрядный актер. Вы сейчас в этом убедитесь. Он на полном серьезе будет изображать перед вами жертву.

— Вы хотите сказать, что он будет изображать безвинно арестованного человека? — уточнил Растиньяк.

— Да, разумеется, — подтвердил Герман.

— А зачем тогда такой тон? — недовольно спросил Нусинген. — Товарищ Хучрай будет ведь играть пострадавшего от культа личности, а вы так о нем говорите…

— Просто я в восторге от изумительной игры нашего дорогого Хучрая! — воскликнул Герман. — Он так это всегда изображает, что и впрямь можно поверить в его импровизации… Но мы-то с вами знаем, — Графов подмигнул студентам, — что это не по-настоящему. Не путайте, стало быть, жизнь со сценой, это вам тоже хороший урок, — нравоучительно закончил он.

— Однако исполнять мы должны так, словно находимся не на сцене, а в жизни, — вставил Растиньяк.

— Это само собой, — сказал Герман. — Заодно поучитесь у Хучрая… Ох, я воображаю, какое он вам представление устроит! — Графов даже зажмурился от блаженства. — Вот увидите, он будет рыдать, умолять, вырываться, твердить: «Этого не