Без права на жизнь - Александр Голодный

— Нет, не может быть.

Грязной ладонью провел по короткому ежику волос, по лицу. Все еще не веря, откинул пальто, задрал подобие длинной больничной рубахи и уставился на тело. Это был не я. Худющий до синевы, с черными синяками на венах (кололи чем-то и много раз), с дряблыми мышцами молодой (редкая щетина на подбородке) хлопец. Переборов вспышку паники (плевать, что в чужом теле, главное — живой), попробовал выбраться наружу. С трудом отвалил закрывающий вход лист и чуть не упал, вовремя подхваченный улыбающимся знакомым.

— Сеант, сеант.

Прислонив меня к стене, друг дал заляпанную засохшим кетчупом пластиковую ложку и открыл пластмассовое ведерко вроде майонезного. Пахнуло теплым варевом, проснувшийся желудок скрутила голодная судорога. Разваренная до однородной массы тепловатая бурда исчезала с угрожающей скоростью. Остаток просто допил и почувствовал, что отключаюсь.

Последнее ясное ощущение — меня опять укрывают.

От сна оторвали заботливая рука и знакомый запах похлебки. Как и накануне, все сметал (маловата порция), глянул на улыбающегося (опять!) парня.

— Нет, сеант, нет.

— Нет, больше еды нет?

— Нет, сеант, — покачал головой он.

Плохо. Но уже терпимо. Выбрался на карачках из шалаша, закрыв глаза, преодолел подступившее головокружение. Глубоко вздохнув, окинул взглядом окрестности. Мусор. Свалка. Неряшливые груды пластика, рванья, бумаги, гнили, отходов стройки. Особенность — практически не вижу металлических банок и металла вообще. И надписи… Почти все — на английском. Я в нем не силен, но что-то понимаю. Надо срочно разговорить напарника.

Потратив с полчаса, понял одно — у парня серьезные проблемы с головой. Постоянная улыбка, временами раскоординированные движения, неспособность сосредоточиться и ответить на мало-мальски простой вопрос, даже новое свое имя не могу уточнить. Говорю за ним надоевшее «сеант» — крутит отрицательно головой и повторяет снова. Показываю пальцем на него — отвечает вроде «салат». А если попробовать:

— Солдат?

— Сеант!

Неумело, но старательно вытянувшись, он выпрямился передо мной. Привстав, я козырнул (к пустой голове руку не прикладывают) и тут же получил ответное приветствие. Похоже, истина установлена. Тычу пальцем себе в грудь и произношу:

— Сержант (а прошлую жизнь майором запаса закончил).

— Сеант!

— Вольно, рядовой. Давай попробуем пройтись.

Да, пройтись. В чем? Из одежды — длинная больничная рубаха с завязками на спине, даже трусов нет, а солнышко хоть и греет, но как-то неактивно. А как одет мой друг? М-да, рабочий синий халат в засохшей краске без половины пуговиц, из-под него выглядывает знакомая больничная рубаха. На левой ноге просящий каши мокасин, правая щеголяет домашним тапочком-кроликом. Только кролика долго грызли собаки. А что в шалаше? Порывшись в куче невообразимого рванья, нашел заскорузлую от грязи футболку, несколько полос брезента. Негусто. Кое-как залез в футболку, намотал полосы на манер портянок. Подобрал два пластиковых пакета поплотнее, вытряхнул сгнившие объедки, приспособил на ноги, закрепив обрывками синтетического шпагата. Сойдет.

— Солдат, дружище, помогай.

Вставалось тяжело: закружилась голова, задрожали ноги, пробил пот. Помощник старательно сопел под правой рукой, обхватив за талию. Не знаю, кем был для него мой предшественник в этом теле (вспышка воспоминания: искра с распадающейся оболочкой), но парня не оставлю. Нам бы только к людям выбраться. Да, и найти во что одеться, чтобы людей не распугать.

Барханы мусора тянулись бесконечно. Почти из-под ног нашей ковыляющей парочки нехотя взлетали здоровенные вороны, несколько раз прошмыгивали крупные крысы. «А крысы осторожные, пуганые. Наверное, кушают их уголовные бомжики», — сознание потихоньку анализировало увиденное, раскладывая по полочкам информацию. Исследуя склоны мусорных гор подобранной по пути ручкой швабры (опять пластмасса, дерево и металл вообще не попадаются), потихоньку разжился замасленной легкой курткой от комбинезона автомеханика, рубашкой без одного рукава, разящими стухшими объедками двумя парами затертых легких брюк (по размеру вроде мне и Солдату), бейсболкой («красные носки», кажется, так надпись переводится), двумя заплесневелыми слежавшимися шторами. Плохо с обувью — два разваливающихся кеда на левую ногу детского размера. А идти тяжело — накатывает слабость, регулярно в подошву норовит впиться какая-нибудь острая гадость. И, конечно, я не пропускаю газеты. А они вызывают все большее недоумение. Полностью на английском, с незнакомыми цифровыми названиями населенных пунктов. В общих чертах понятно: обильная реклама, объявления, спорт, погода, заметки о политике и что-то из писем читателей. Черт, если это Америка, то почему бомжи по-русски говорят? И как объяснить больничные рубахи — здесь что, русских больных на свалку выбрасывают? И опустившихся бандюков тоже?

Между тем, ведомый напарником, я старательно двигался к нескольким показавшимся потрепанным металлическим ангарам явно промышленного типа.

— Сейчас, Солдат, найдем нормальных аборигенов, просветим наше непонятное состояние.

— Ага, Сеант, ета, ета.

Вокруг ангаров было практически чисто. На ближайшем к нам над входом крупно написано по-русски и на английском: «Еда». А у стены на пластиковой табуретке грелся на солнце пожилой дядька с коричневым, испитым лицом.

— Доброго вам дня. Можно потревожить?

— Жратва будет завтра, доходяги. Один раз в день. Три раза — только на сортировке.

— А просто спросить можно?

Нехотя разлепив веки, он окинул нас равнодушным взглядом:

— Стертый. Опять стертые новенькие. Ну что тебе?

Вопросы застряли в горле. «Стертые», больничного вида рубахи и свалка — очень мрачное сочетание вырисовывается. По-своему оценив молчание, дядька продолжил:

— Не знаю за что, но вас обоих как неграждан третьего разряда изъяли из общества, сдали в лаборатории, а потом вы и там стали не нужны. Непонятно, почему ты не сдох и разговариваешь, но такое тоже бывало. Теперь твое место здесь. Последний дом, хе-хе, доходяга. Отдыхай и готовься к работе на сортировке, первый раз там очень тяжело пережить.

— А что это за место, уважаемый? Город какой, страна?

— Ничего не помнишь? Городов вокруг несколько, я не знаю, откуда тебя привезли. Ближайший — Сити-256. Место — седьмая зона Северо-Восточных колоний. Только это тебе ни к чему, отсюда нет выхода.

— Колоний? А страна какая, континент?!

— Из умненьких? Смотри, слова какие знаешь. Если сразу не сдохнешь, надо будет с тобой пообщаться, люблю с образованными говорить. Сам когда-то был… Континент — Азия, а страны нет давно, колонии.

— А как называлась до колоний? Россия, Украина?!

— Украина? Не помню такого. Россия была. А ты, доходяга, из Реджистанса, точно. Вот за это тебя из общества и того.