Король-одиночка - Анастасия Дробина

Не ответив, Мария кинулась за дверь. Быстрые шаги прошлепали под окном. Пискнула сигнализация, хлопнула дверца, взвизгнули покрышки. Тишина.

Все-таки как она похожа на Терезу!.. Белаш прикрыл глаза, вспоминая покойницу-сестру: высокую, темнолицую, никогда не улыбающуюся. От ее огромных неласковых глаз молодые цыгане теряли разум; сватов начали засылать, когда Терезе не исполнилось и четырнадцати. И не только в ее красоте было дело: любому льстило породниться с их знаменитым родом. Отец умер рано, и главой семьи стал Белаш, старший сын. Тереза не спешила замуж. Белаш не хотел принуждать сестру. Тем больнее оказался для него ее выбор. Петька Рогожин, артист. Поляко[5]. Пьяница. Что могло быть позорнее? И какое это дело для мужчины – каблуками зарабатывать гроши на подмостках? Петька и сам понимал, что ему не светит, и благоразумно не явился с официальным сватовством. Тереза решила все сама и умчалась с этим голоштанником на его разваливающихся «Жигулях».

Ни тогда, ни после Белаш не упрекал сестру: что пользы жалеть об уже сделанном? Ни слова недовольства не услышал и ее муж, хотя Белаш едва удержал младших братьев от расправы над «оборванцем». В глубине души он надеялся, что Тереза быстро одумается и вернется домой. Что Петька мог ей дать? Зарплату в шестьдесят рублей? Шефские концерты? Комнату в коммуналке и тоненькую золотую цепочку на шею? Белаш надеялся, что сестра будет гадать и хотя бы этим обеспечит свою семью, но Тереза, к изумлению всех, пошла за мужем на сцену.

Белаш знал, что такое работа в ансамбле. Вечные дороги, тряска в разбитых автобусах, деревянные подмостки сельских клубов и открытые площадки в парках, скандалы с администрацией, нищета. Пять рублей за концерт. Зависть и сплетни за спиной – не дай бог сплясать или спеть лучше кого-то. И его сестра, его Тереза пошла в эту жизнь. Но ни разу Белаш не слышал от нее жалобы. Она приезжала в гости в единственном шелковом платье, высоко держала голову, отмахивалась от охов и вздохов матери. До Белаша доходили слухи о том, что Петька погуливает, подолгу не бывает дома, спускает деньги на ипподроме. Он пробовал допытаться у сестры – правда ли это? Та пожимала плечами:

«Тебя обманули. Слава богу, хорошо живем».

Без малого десять лет он слышал от нее эту фразу.

Тереза умерла молодой, родив лишь двоих детей, не дожив и до двадцати семи. Только там, в больнице, Белаш узнал о ее болезни. У Терезы был порок сердца. Ей нельзя было переутомляться. Ей нельзя было рожать Славку. Ей ни в коем случае нельзя было танцевать. Все это рассказала Белашу пожилая суровая докторша:

«О чем вы думали? Какая сцена?! Вы в своем уме, молодые люди? С этим ей дома надо было сидеть и носки вязать!»

Он молчал. Что тут можно было ответить – что он, старший брат, даже не догадывался ни о чем?

К умирающей пустили одних мужчин – на этом настоял Белаш. Тереза всю жизнь ненавидела бабьи истерики. Петька сидел на полу у ее койки, настороженно смотрел на набившихся в палату братьев жены. Никто из них не заговорил с ним. Лицо Терезы на больничной подушке казалось высохшей маской. Воспаленные глаза остановились на старшем брате.

«Белаш…»

«Я слушаю тебя».

«Не отдавай ему детей».

Он сперва подумал – ослышался. Отстранив Петьку, встал на колени рядом с больничной койкой, наклонился к сестре:

«Что ты сказала?»

«Возьми детей. Не отдавай ему. Поклянись…»

Белаш думал лишь несколько секунд.

«Клянусь».

Она умолкла, закрыв глаза. Случайно Белаш взглянул на Петьку. Такого ужаса на человеческом лице он не видел никогда. Ужаса и облегчения – когда Петька понял, что жена больше ничего не скажет. Белаш так и не узнал, что происходило между ними в эти десять лет. Расспрашивать Петьку не хотелось: Терезу было уже не вернуть. На похоронах он сказал зятю:

«Детям у нас будет лучше. А ты уезжай».

По физиономии Петьки было видно, что он не ожидал так дешево отделаться. Больше Белаш никогда его не видел.

Марии, старшей, было тогда девять, и все говорили: вылитая мать. Ее и Славкино детство прошло за кулисами, и Белаш, еще надеявшийся выбить из их голов сцену, быстро понял: не выйдет. Девчонка уже умела плясать «венгерку», распевать «Очи черные» и делать реверансы. С ее шестилетним братом было не легче: если по дому разносился дикий рев, это означало лишь одно: у Славки отобрали гитару. Утешаться можно было лишь тем, что дети действительно были талантливы. И когда подросшая Мария объявила, что хочет работать в ансамбле, Белаш скрыл недовольство и заставил замолчать родню. Отныне он мог только помогать племянникам – и делал все, что было в его силах.

Марию тоже рано начали сватать, и Белаш, до этого успешно выдавший замуж четверых собственных дочерей, не думал, что с ней могут быть проблемы. Первая достойная, на его взгляд, партия появилась, когда Марии было пятнадцать. В их дом приехали гости – дальние родственники из Молдавии. Тогда еще называлась спекуляцией и преследовалась самая невинная перепродажа вещей и косметики, но эти молдаване были удачливы: золотые серьги у их жен свисали до плеч. Вечером собралось большое застолье. Марию, торопившуюся на концерт, удержали дома, заставили петь. Она покорилась лишь из уважения к дяде.

«Ай, да не вечерняя…» – выводила Мария, не поднимая ресниц, дрожа от ярости. У молодого парня, напротив, медленно раскрылись глаза и рот. На следующий день он прислал родителей – сватать.

Впоследствии Белаш благодарил бога за то, что не дал слова сразу, в самых изысканных выражениях попросив разрешения подумать. Вечером он пришел в спальню племянницы. Мария вертелась перед зеркалом, примеряя новый костюм – пунцовую гору оборок, блесток и шелка. Двенадцатилетний Славка сидел тут же, на диване с гитарой в обнимку. Белаш велел ему выйти, и они с Марией остались одни.

«Девочка, послушай меня…»

«Да, како, слушаю… – не глядя на него, Мария вгоняла в волосы шпильки. – Ничего, что я переодеваюсь? Знаешь, у меня сегодня сольная программа! Четыре пляски – моих, три романса! Девчонки от зависти загибаются, но мне-то наплевать! Мне дядя Коля сказал, что буду первая солистка! Только бы не опоздать… Сколько уже времени?»

«Тебя сватают. За Лаци. Пойдешь?»

Мария перестала улыбаться. Их глаза встретились в зеркале.

«Лаци? Который это? Тот, кудрявый?.. Нет, не пойду».

Белаш знал, что мог бы и не спрашивать ее. Мог сам дать согласие молдаванам, назначить день свадьбы, пригласить родню – и лишь после этого ввести Марию в курс дела. Она бы не осмелилась противиться – по крайней мере он думал так до сих пор. Но сейчас, встретившись в зеркале с недобрым взглядом племянницы, он вспомнил о Терезе. И задал лишь один вопрос:

«Почему?»

Лицо Марии стало удивленным. Она пожала плечами: