Пути любви - Лора Брантуэйт

Более преданного друга, чем спасенный когда-то Кролик, у Анны не было. Уже скоро после знакомства выяснилось, что Новичок (Питер как магнитом притягивал прозвища) неглуп, остроумен и добр, а все эти качества «в одном флаконе» не так уж часто встречаются среди подростков большого города. Так что и Анна уважала Питера. Они стали друзьями не разлей вода.

Эти двое так много времени проводили вместе, что и в школе, и в колледже над ними часто подтрунивали: «А скоро ли свадьба?», «О, молодая чета Роули прибыла на нашу скромную вечеринку!», «Когда же рыжеволосая миссис Питер Роули станет матерью?».

Но нельзя сказать, что Питер, задавая свой злополучный, вопрос, поддался, так сказать, общему настроению. Он вообще не питал надежд насчет брака с Анной. Да, он любил ее — а разве можно не любить совершенство? Но если Питер и испытывал к Анне больше чем дружескую привязанность, то его чувство было чисто платоническим и лишенным каких-то притязаний. Бедняга всего-навсего не знал, о чем поговорить. И уж конечно не мечтал о роли счастливого мужа. Как неосторожно он задел столь чувствительную струну в душе своей подруги! Питер по опыту знал: в такие моменты следует занять очаровательную головку Анны чем-то другим. Натура импульсивная и увлекающаяся, она обладала уникальной способностью — быстро переключалась с одной мысли на другую. Питер решился наконец озвучить идею, которая давно вертелась у него в голове, но все не было случая сделать такое предложение.

— Анна, остынь! У меня есть более интересная мысль, которую я бы хотел вынести на твой суд… — загадочно сказал Питер и выдержал эффектную паузу.

Интригующего вступления оказалось достаточно, чтобы Анна задышала более спокойно, а злой огонек в ее глазах сменился блеском заинтересованности.

— Так вот, Энни, не хотела бы ты провести каникулы в Европе? Скажем, в Англии. Ведь ты готовишься получить степень магистра-гуманитария, так что тебе должна быть интересна культура и история других народов… И молодость дана нам, чтобы накопить знания о мире, посмотреть этот мир! Я же знаю, что ты не домоседка! Так вот, не решится ли моя благородная леди последовать со мной — заметь, даже не за мной — в чужую страну?

Надо оговориться, что для самого Питера такое путешествие было равносильно подвигу — он боялся летать на самолете. Можно ли считать это недостатком нашего героя? Вряд ли. Мало ли таких? Однако нет предела совершенству, и Питер давно готовился совершить какое-нибудь насилие над своей личностью — вроде перелета через Атлантику. Ведь только поборов себя, можно стать сильнее — и лучше. Силы, воли у него хватает! А Анне — Питер знал это уже давно — ничто не страшно. Вперед, на подвиги!

По мере того как Питер, еще не вполне оправившийся от неловкости, формулировал свою мысль, выразительное лицо его подруги менялось: на нем читалось последовательно удивление, недоверие, ирония по поводу словесной неуклюжести Питера и, наконец, глубокое сомнение. Когда Питер добрался до конца своей импровизированной речи, Анна улыбнулась.

— Но, Пит…

Так всегда начинались фразы, суть которых можно свести к следующему: «Это плохая идея». Тем не менее глаза у Анны загорелись. С одной стороны, ей нелегко было решиться на столь далекое путешествие. С другой — увидеть мир все-таки хотелось. Как все теперь знают, замуж она не собирается (никогда и ни за что!), но почему бы не провести пару недель в необычной обстановке с приятным человеком? Это же не имеет отношения к замужеству, в конце концов! Так что продолжения нотации про плохую идею в этот раз Питер не услышал. Как не услышал, впрочем, и утвердительного ответа. Анна всегда старалась принимать решения сама. Особенно ответственные. И единственное, что услышал от нее Питер, было:

— Я подумаю, хорошо?

Впрочем, он посчитал это успехом. Во-первых, на легкую победу рассчитывать не приходилось: так далеко от дома Анна еще не уезжала, да и фактически жить пару недель вместе с мужчиной, пусть даже и лучшим другом, — тяжелое испытание для феминистки-мужененавистницы. Но она не отказалась сразу… Глаза ее, чудесные, огромные глаза цвета мягкого темного мха, загорелись задорным огоньком… Так что надежда на отличные каникулы оставалась.

Анна буквально влетела в свое скромное жилище. Она снимала небольшую квартирку на Леонард-стрит: ей, девушке чрезвычайно независимой, ужасно хотелось жить отдельно от папы и мамы. Родителям пришлось смириться. Да, район не то чтобы приличный, но зато совсем недорого. Миссис Шекли, хозяйка квартиры, не требовала особенной чистоты и порядка. Но главное ее достоинство заключалось даже не в этом. Чудесная леди проживала по очереди у двоих своих детей и появлялась в поле зрения Анны пару раз в год, когда мигрировала от одного осчастливленного мамочкой чада к другому.

Толстый рыжий кот по имени Мисси лениво потянулся на диване, но не проявил ни малейшего желания двинуться навстречу хозяйке. Это нахальное жирное существо не считало нужным даже проявлять инстинкт продолжения рода — очень уж много сил надо потратить… Впрочем, кто знает, не хозяйке ли он обязан таким искажением своего психосексуального облика: дело в том, что это создание сначала приняли за кошечку (ну неопытна была Анна тогда в таких вопросах!) и назвали несчастного соответственно. Может быть, именно поэтому рыжий лентяй забыл о своей мужской натуре?

Анна хорошо отработанным движением — сказались годы тренировок — швырнула сумку на диван. Метательный снаряд приземлился рядом с подушкой в форме сердца — опытного такого, потрепанного, — пролетев в опасной близости от Мисси. Кот с недовольной мордой переполз в более безопасный угол.

Когда душевное равновесие нарушено — хорошим ли, плохим — многие из нас стремятся домой. В родной свой уголок, в свою нору, где никто не помешает раскачавшемуся маятнику успокоиться и затихнуть. Хотя может ли он замереть в сердце живого человека? Наверное, нет, абсолютного покоя не существует, а если и существует, то это — абсолютная смерть. И насколько же чувствителен этот заложенный в нас удивительный механизм, неотделимый от жизни! Вот колебания затухают, маятник почти достиг равновесия… Но достаточно легчайшего прикосновения к чувствительной, важной струне — и он раскачивается вновь: сильно, слабее, слабее… Притих. И снова — слово, жест, взгляд — и вечное движение.

Анна Торнфилд любила свой дом — то пространство, в котором можно чувствовать себя в безопасности, забраться с ногами на старенький диванчик, укрыться теплым пледом — мамин подарок, хранящий частичку ее теплоты, — и в мирной обстановке заняться приведением своего внутреннего маятника к состоянию по возможности почти отвесному. Темпераментным людям вообще сложно живется: еще бы, тебя все волнует, все задевает, ну форменное безобразие — порой даже сосредоточиться невозможно! И Анна знала об этом не понаслышке. Так что ей всегда хватало внутренних бурь, которые порой угрожали ее «относительной нормальности», и от них она скрывалась в своем уголке на Леонард-стрит, потерянном среди кирпичных коробок.

Квартира не была лишена очарования, словно странное обаяние ее пусть даже временной хозяйки отпечатывалось и растворялось в вещах. Часть их принадлежала миссис Шекли, некоторые привезла с собой Анна. Потому-то и находились здесь в необыкновенном соседстве видавшая виды мебель и абстрактные картины на стенах: на них при большом желании можно было разглядеть все, что угодно.