Клятва сбитого летчика - Иван Козлов

– На юга.

– Господи, завидую, загоришь там и накупаешься.

Платов уже одет и смотрит в окно. Армейский «газик» выворачивает из-за угла дома, подруливает к его подъезду. Он идет к двери, Настя на бегу укладывает в его сумку пакет с едой. У порога Платов протягивает ей ключи:

– Как всегда – бросишь их потом в почтовый ящик.

Черная «волжанка» летит по пустой ночной трассе, лишь чуть замедляет ход, сворачивая на дорогу, где висит знак «Поворота нет». Чуть дальше поворота – шлагбаум. Машина резко замирает, из нее выходит Полковник. Его встречают трое, в числе их – Платов. Полковник выслушивает короткие доклады, потом вместе с Платовым спешит в сторону летного поля, где угадываются контур стоящего самолета и четверо бойцов около трапа.

– У твоих зубы не болят?

– Ни поноса, ни чесотки, товарищ полковник.

– Отдохнуть я вам после недавней командировки не дал, но так уж обстоятельства складываются, извини.

– Все нормально, товарищ полковник. Отъелись, отоспались.

– У тебя один новичок?

– Семин. Но он в других группах работал, говорят, вроде ничего. К тому же там уже бывал, знает лично Кана.

– Это плюс. Но не дело, конечно, что вы еще притереться не успели. Приструнивай его почаще. Горячий парень.

Увидев приближающихся Полковника и Платова, четверо бойцов у трапа выстраиваются в шеренгу.

Полковник знает каждого из них. Но сейчас они сядут на борт, трап втянется за ними, и с той минуты у них не будет ни фамилий, ни имен, ни званий.

Они уже знают задачу. Инструктаж не требуется. Напутствия и пожелания – тем более.

Загудели двигатели, чуть дрогнуло стальное тело самолета. В шуме не слышно команды, которую подает бойцам Платов. Те по одному входят в салон, никто не оглядывается.

Самолет порулил на взлетку.

Полковник резко развернулся и пошел к своей машине. Метра за три от нее возник человек в штатском, молча протянул Полковнику невзрачную картонную папку. Тот прочел ее содержимое, без всяких эмоций на лице кивнул и возвратил обратно.

– Буду в девять, – сказал он, и человек в штатском тотчас отступил в предрассветную темноту.

Водитель открыл Полковнику заднюю дверцу «волжанки»:

– Домой, товарищ полковник?

Полковник не спешит занять место в машине, смотрит на разгоняющийся и резко взмывающий вверх самолет. Говорит тихо, сам себе:

– Удачи тебе, Пятый.

А водителю приказывает:

– На Старую площадь.

Усаживается на сиденье, прикрывает глаза, повторяет про себя текст только что прочитанной шифрограммы:

«Группа Кана готова встретить Пятого условленном месте. Макс».

Дивизион майора Татарцева, другими словами, полигон стартовой батареи, ничем особым не выделялся, был как и все остальные, размещенные на вьетнамской земле. Комплексы зенитных ракет «С-125» по периметру, внутри – кабины, где находятся операторы, координаторы… Это передвижные вагончики, накрытые маскировочными сетками, с антеннами, то одинарными, то сдвоенными. На территории его и размещался личный состав – двенадцать солдат и офицеров в должностях советников и двадцать пять местных бойцов. Наши ходили только с фляжками, без оружия, без знаков различия, в легких китайских штанах, коротких резиновых сапогах, однотонных рубашках-безрукавках.

Сам майор Татарцев носил еще офицерский планшет. В нем покоились остро отточенные карандаши и чистые листы бумаги. Трудно сказать, зачем все это было ему нужно, записей никто никаких тут не вел, для служебных дел существовали соответствующие журналы. Язвительные языки говорили, что раз погонов нет, то командиру все равно надо чем-то отличаться, вот и сгодился для этого планшет. Впрочем, говорили это без зла, поскольку Татарцев слыл мужиком спокойным, добрым даже, и чтоб его вывести из себя – это надо постараться.

Постарался лейтенант Пирожников, и майор, встретив его у операторской, сердясь, кажется, больше на себя, что вот приходится в таком тоне строить беседу, зашлепал в такт каждого своего слова ладонью по планшету:

– Предупреждаю, товарищ лейтенант, если еще раз повторится такое, как вчера, – прости-прощай! Напишу рапорт – и пусть с вами в Москве тогда разговаривают, понятно?

Пирожников почти на голову выше Татарцева, но взгляд его наивен и чист, как у ребенка. Он, кажется, искренне не понимает, за что с него снимает стружку командир.

– Так я ведь ничего же, товарищ майор!

– Как это – ничего? Ты мне тут ваньку не валяй! Отлучился из расположения, пришел с запахом женщины – и считаешь, что все так и надо?!

Пирожников фыркнул, глядя себе под ноги. Татарцев опять забарабанил по офицерской сумке:

– А смеяться нечего. Это, товарищ лейтенант, политическая ваша безграмотность. Тут французские империалисты, понимаешь, местных женщин развращали, в страхе держали, мы должны их к новой жизни поворачивать, а ты, товарищ лейтенант…

– А я поворачиваю, товарищ майор.

Татарцев стал ловить губами воздух, он даже не находил слов, какие можно было бы сейчас адресовать подчиненному. Пирожников понял, что зарываться дальше нельзя, что так действительно можно нажить неприятности, и стал исправляться:

– Я в том смысле, что учу их, как надо жить. Я же с добрым сердцем к ним.

– Знаю я, где твое доброе сердце растет…

Тут из вагончика высунулся боец:

– Вас к телефону, товарищ майор!

Татарцев, кажется, с облегчением нырнул в кабину, но с порога постучал по планшету:

– Запомните, товарищ лейтенант: еще раз такое повторится – и прости-прощай!

Пирожников горестно вздохнул, пошел мимо зачехленных ракет в тень дерева, где стоял капитан Петров и пил воду из фляги.

– Слышал, Саня? – Пирожников взял у того флягу, тоже попил, а остатки воды вылил себе на голову.

– Пирожок, а что вьетнамки, действительно ничего? – спросил Петров.

Лейтенант лишь поднял большой палец.

Где-то далеко послышалась перестрелка – автоматные и ружейные выстрелы. Офицеры за недолгое время пребывания здесь все равно уже привыкли к этому.

– На ничейке бабахают, – только и сказал капитан.

Уилсону около шестидесяти, улыбка, кажется, никогда не покидает полноватое лицо, и очки в тонкой золотой оправе делают его привлекательным. Член администрации президента, он в Лэнгли бывает чаще, чем в Вашингтоне. Здесь тоже есть его рабочий кабинет. Туда он и направляется в сопровождении генерала Чейни. Этот сух, высок, смугл от солнца и ветров – словом, невооруженным глазом видна военная косточка.