Канун Всех святых - Рэй Брэдбери

Все покатились со смеху.

– А это кто?

– Мумия! – крикнул мальчишка, запеленутый в пожелтевшие отстарости тряпки и похожий на сигару, ковыляющую на одном кончике по ночнойулице.

– А ты?

– Да некогда же! – завопил Некто, Скрытый за ТаинственнымОблачением из Расписанной Марли. – Сласти или страсти-мордасти!

– Урра-а!

С воем, визгом, воплями они неслись, как счастливыебесенята, куда угодно, только не по дорожкам, перелетая через кусты иприземляясь почти на спину перепуганным собакам, которые улепетывали с визгом.

Но вдруг они словно натолкнулись на что-то среди всего этоговизга, хохота, лая, на полном скаку – словно гигантская ладонь ночи и ветра –предчувствия беды – накрыла их и остановила.

– Шесть, семь, восемь…

– Не может быть! Считай снова!

– Четыре, пять, шесть…

– Нас должно быть девять! Кого-то нет!

Они принюхивались друг к другу, как перепуганные зверята.

– Где Пифкин?

Как они догадались? Ведь все они скрывались за масками… Ивсе же – и все же.

Они почуяли, что его с ними нет.

– Пифкин! Да он же тыщу лет не пропускал Канун! Вот ужас-то!Бежим!

Круто развернувшись, они побежали собачьей побежкой, рысцой,вдоль по мощенной камнем улице, словно листья, гонимые ураганом.

– Вот его дом!

Они встали как вкопанные. Дом-то и вправду Пифкина, тольковот не хватает в окнах тыквенных голов, на крыльце – кукурузных снопов,маловато призраков, глазеющих сквозь темные стекла в самой высокой мансарде.

– Ой, – сказал кто-то, – а вдруг Пифкин заболел?

– Без Пифкина праздник – не праздник!

– Не праздник! – простонали все.

Тут кто-то бросил дикое яблочко в дверь дома. Оно тюкнулоеле слышно – будто кролик лягнул дверь лапкой.

Они стояли и ждали, невесть от чего погрустневшие, как вводу опущенные. Все их мысли были о Пифкине и о празднике, который можетпревратиться в гнилую тыкву с погасшей свечкой внутри, если только – еслиПифкин не выйдет.

Где же ты, Пифкин? Выходи! Спасай наш Праздник!

Почему они ждали, с какой стати их так перепугало отсутствиекакого-то маленького мальчишки?

А потому что…

Джо Пифкин был самый замечательный мальчишка на всем свете.Самый мировой парень из всех, кто хоть раз сверзился с дерева или чуть нелопнул со смеху. Самый лучший друг из всех, кто мчался по беговой дорожке,оставляя всех бегущих на милю позади, а потом, оглянувшись, вдруг спотыкался ишлепался на землю, поджидая, пока они с ним поравняются, и вместе, голова вголову, рвал грудью финишную ленточку. Самый славный выдумщик из всех, – уж онвсегда разведает все дома с привидениями в городе, а их ох как трудно вынюхать!– и всегда позовет ребят пошарить по подвалам, всласть полазать по обвитымплющом кирпичным стенам, покричать в жерла труб и пустить тугие струйки прямо скрыши – накричишься, навопишься, напляшешься, как обезьяна, до упаду… В тотдень, когда Джо Пифкин появился на свет, все бутылки с пепси-колой и шипучимлимонадом во всем мире вышибли пробки и салютовали пенным залпом, а спятившиеот радости пчелы роями носились по полям и лесам и вовсю жалили почтенныхстарых дев. Но каждый его день рождения озеро в разгаре лета уходило от берегови набегало обратной волной, полной мальчишек, которая взмывала вверх,подбрасывая ребятню, и расшибалась в визге и хохоте.

На рассвете, бывало, лежа в постели, слышишь, как птицастучится в окно. Пифкин.

Высовываешься из окна глотнуть прозрачного, как с горноголедника, рассветного воздуха летнего утра.

На газоне, посеребренном росой, кружево кроличьих следовдаст тебе знать, что всего мгновение назад не десяток кроликов, аодин-единственный кролик выплясывал здесь и выделывал коленца, выписывалкренделя и закладывал виражи от простой, немыслимой радости жить, в восторгескакал через изгороди, сшибал перья папоротника, топал по клеверу. Сеть следовнапоминала переплетение рельсов на сортировочной станции. Миллион путей идорожек в траве, но никого не видать. Где… Пифкин?

Да вот же он, выглядывает, как дикий подсолнух в саду. Егославное круглое лицо светится, встречая солнце. А глаза сверкают, сигналя, какзеркала по азбуке морзе:

– Торопись! Вот-вот все кончится!

– Что?

– Этот день! Сия минута! Уже шесть утра! Ныряй сюда! Окунисьс головой!

Или:

– Да лето же! Не успеешь оглянуться – бах! – и ушло! Давайбыстрей!

И он окунался обратно в подсолнухи, чтобы вынырнуть уже влуковицах, сплошняком.

Пифкин, милый ты наш Пифкин, самый настоящий, самый лучшийиз всех мальчишек.

Прямо непостижимо было, как он ухитрялся так быстро бегать.Его старые кроссовки едва держались. Когда-то белые, они набрались зелени влесах, которые пришлось пробежать, побурели от прошлогодних осенних пробегов посжатым полям в сентябре, а смоляные пестринки и разводы усеяли их после рейдовпо причалам и пристаням, где разгружались баржи с углем, желтыми пятнами ихукрасили беззаботные собаки, и еще были они утыканы щепками и занозами отмножества заборов и плетней. Одежда у него была под стать вороньему пугалу,ведь ее по ночам таскали друзья Пифкина – собаки, он им давал поносить,пофорсить – ясно, что все обшлага были изжеваны, а брюки в пыли и протерты наколенках.

А волосы? У него на голове шапкой стояли, щетинясь, как иглыу ежика, топорщась во все стороны, пестрые – каштаново-золотистые – вихры. Уши– чистый персиковый пушок. А руки – на них были словно перчатки из пыли иславного запаха псины, мятных леденцов и ворованных где-то за тридевять земельперсиков.

Пифкин. Сгусток скоростей, запахов, фактур, таких разных наощупь; копия и прообраз всех мальчишек, которые когда-либо мчались во всюпрыть, падали, вскакивали и неслись дальше.

За все годы никто и никогда не видел его сидящим на месте.Невозможно было вспомнить, чтобы он просидел в школе, на своем месте, хотя бычас. Он последним прибегал в школу и первым вылетал из дверей, как ракета, подзвон последнего звонка.

Пифкин, славный малый Пифкин.

Он умел издавать такие заливистые вопли, наяривал на губнойгармошке и ненавидел девчонок больше, чем все ребята в его уличной команде,вместе взятые.