Тьма - Ирина Родионова

Дверца, ведущая в небольшой стенной шкаф, скрипнула протяжно и успокаивающе: два коротких металлических всхлипа и шепот дерева, скребущего по полу. Леха случайно задел рукой забытую сумку, и она рухнула на пол, пряча в себе лишь пару испачканных учебников и кипу смятых листов. Сумка уткнулась в Лехины ноги, словно побитая собака, но он одним пинком загнал ее в угол.

Внутри все клокотало. Не удержавшись, Леха изо всех сил саданул рукой по облезлому дверному косяку, и костяшки привычно вспыхнули острой болью. Не полегчало. Леха ненавидел сейчас все на свете: и эту дурацкую сумку, и пьяную мать, и пропахшую нечистотами квартиру… Он краем глаза заметил отражение в кривоватом зеркале, что украшало бедную прихожую, и не узнал своего лица.

Растрепанные жидкие волосы, впалые глаза, массивная челюсть и лиловый синяк на скуле. Откуда он?..

Да черт его знает.

Лехе было все равно. Оскалившись своему отражению, он забрался в укрытие, плотно прикрыв за собой скрипучие створки. Глухо звякнула металлическая щеколда. В узкий шкаф почти не проникал мутный желтоватый свет, и полутьма эта была Лехиным извечным спокойствием.

Скомканное одеяло в ногах пахло холодом и затхлостью, худая подушка забилась куда-то за старые банки с краской, но Лехе и это было неважно. Он устроился на полу, поджимая колени, и равнодушно уставился в потолок. В полутьме едва разглядел нацарапанную на полке закорючку, сделанную много лет назад.

«Мама».

Достал из кармана телефон, открыл социальные сети, прогоняя из головы невеселые мысли. Все, что ему сейчас было нужно, – это туповатые шутки и группы для автомобилистов. Но Леха все равно вспоминал о маме, о ее худых руках и одутловатом лице, злясь, что она даже не заметила его прихода. Леха думал и об отце, который все чаще и чаще мог замахнуться, ударить, который даже смотрел так, будто едва-едва сына узнавал. Ничего, когда-нибудь он доведет Леху до ручки и получит в ответ столько злобы, что и пискнуть больше не посмеет. Ухмыльнувшись через силу, Леха потер глаза и нетерпеливо ударил телефоном о дверь.

Пиликнув, телефон равнодушно сообщил, что у Лехи кончились деньги. Значит, вместо тупых шуток он может послушать байки алкашей за тонкой стенкой или украсть еще чего-нибудь со стола. Обозлившись, Леха швырнул телефон в стену, и тот, хрустнув, повалился на смятое одеяло. Леха зажмурился, силясь побороть в себе черную злобу, не взорваться, выдержать…

Дверца скрипнула, впуская немного неживого света, и вновь захлопнулась, отсекая все звуки. На тот краткий миг, что свет скользнул по худому Лехиному лицу, высветив его уродливый профиль, парень почти ощутил на щеках долгожданное тепло. Пальцы сами собой по-паучьи взбежали по груди и дотронулись до сухих щек.

Воспоминания. Они всегда заползают змеями под кожу, жалят и отравляют, мешая вдохнуть.

– Лешка… – Этот голос он узнал бы из тысячи. Мальчишка задрожал, услышав мягкие виноватые нотки в ее шепоте. Открыл глаза, всхлипнул и потянулся к протянутой ладони. Мать, молодая еще, даже красивая, но уже больше похожая на скособоченный скелет, ласково обняла мелкого Алешку. Он, не сдерживая колючих мелких слез, с ненавистью ткнулся лбом ей в плечо. Теплая ладонь зарылась в его русые волосы, погладила макушку, а судорожный материнский выдох вырвался из впалой груди и пронзил детское сердце насквозь.

– Мам, почему ты все время с ними?.. – обиженно прогнусавил Алешка, хватая ртом воздух и цепляясь пальцами за мамину выстиранную кофту.

– Не говори глупости, – сказала она и, отстранившись, в полутьме легонько щелкнула его по носу. – Ты для меня самый важный. Самый главный. Ну перестань, разве может настоящий мужчина реветь?..

Ее слова оборвал дверной звонок. Мама, напоследок клюнув сына холодными губами, выскользнула из шкафа, и на секунду Алешка почти ослеп от яркого электрического света. В прихожей загудели голоса, грянул грубый хохот, а потом люди медленно поплыли в зал… Хлопнула бутылка, зазвенело стекло, и в шкаф пробрался колючий сквозняк из коридора, обжег влажные Алешкины щеки. Слепо нашарив ржавеющую щеколду, криво прикрученную детской рукой к двери, мальчик плотнее закрыл створку, словно хотел отгородиться и от маминого пьяного хохота, и от извечного звона стекла. В тесном шкафу, заваленном хламом, нестерпимо пахло пылью, но это была его, Алешкина, собственная комната.

…Тряхнув головой, Леха высыпал из памяти все тягостные мысли. Просто надо научиться забывать. И про трезвую маму с теплыми руками, и про первый день в этом шкафу, и, что самое главное, про того жалкого и хнычущего пацана. Теперь Леха другой. Он вырос, изменился, стал сильным. Завтра он отберет у кого-нибудь деньжат и закинет на баланс, потому что без Интернета совсем невесело. Хоть в потолок плюй, но тогда слюна может упасть прямо на лоб, а это слишком позорно.

Но ведь что-то воскресило в Лехе эти мысли, вытряхнуло из памяти припорошенные пылью воспоминания…

Скрип. Пару мгновений назад дверь его тесного шкафа открылась и сразу же захлопнулась. Кто-то пробрался в его шкаф? Леха огляделся, ощупывая черноту пальцами, касаясь то одеревеневших тряпок, то маслянистых ведер, то еще бог знает какого мусора. Все на своих местах.

Но что-то явно было не так. Чутко прислушиваясь к темноте, Леха весь подобрался, подтянул к груди длинные ноги, которым с годами все сложнее и сложнее было умещаться в узенькой комнатке. И понял вдруг, что изменилось.

От одной мысли об этом волоски на его жилистых руках встали дыбом, а зубы едва слышно клацнули в этом царстве из хлама и вековой пыли.

Тьма дышала. Втягивала в себя воздух с едва слышным присвистом и выдыхала влажным туманом ему прямо в лицо. От этого дыхания несло сырой и жирной землей. И почему-то водкой, этим кислым дурманом, пропитавшим стены его дома насквозь.

Окоченевший от ужаса Леха хотел было пошевелиться, но не смог приподнять даже руку: тело налилось свинцовой тяжестью, внутренности свело судорогой. Тьма втянула в себя еще немного его дыхания и примолкла, но это ледяное молчание показалось Лехе невыносимым. По сторонам тут же разлился писк – тоненький, высокий и жалкий.

Прошла, наверное, целая минута, прежде чем Леха понял, что писк доносится из его груди. Это он сам пищит резиновой детской игрушкой. Он. Пищит. От страха.

Гнев, смешанный со стыдом, придал ему сил, и Леха, ощущая, как крупные мурашки ползут по сгорбленной спине, прошептал со злобой:

– Кто здесь?..

Тьма хихикнула, и этот негромкий звук вдавил Леху в замызганный матрас, отсекая привычный мир и близкое застолье, где наверняка дремлет мама, совсем рядом, только крикни, позови ее… Но булькающее хихиканье, дикое и первобытное, оглушило Леху. Он, едва соображающий, вспомнил вдруг, как закрыл за собой дверцу, как привычно задвинул ржавенькую щеколду. Значит, никто во всем свете не смог бы так просто открыть эту дверь.

Никто.

Тьма облизнулась с влажным звуком, причмокнула, словно приготовившись к броску. Одеревеневший и сжавшийся в комок Леха распахнул глаза, не веря, что все происходящее с ним – правда.