Тьма - Ирина Родионова

Только вот Леха, мерзкий и озлобленный Леха, был главным злом их класса, обязательным и даже неизменным. Они давно привыкли к его прогулам, его грубости и сальности во всем, начиная от скверных шуток и заканчивая немытыми волосами. Понимание, что он больше не придет, было диким. Страшным. Неправильным.

В это попросту не верилось.

На Нику вдруг дохнуло маревом раскаленного асфальта, запахом раздавленных апельсинов и велосипедного масла. Тряхнув головой, она застыла.

Весь класс принялся разом гомонить: кто-то сидел, глядя в одну точку, кто-то под шумок достал тетради и принялся за домашку, которую лень было делать дома, кто-то бормотал едва слышно себе под нос. Кто-то фыркал, мол, меньше народу – больше кислороду, но на большинство класса эта новость произвела тягостное впечатление. Обернувшись, икающая от слез Ника разглядывала их вытянутые лица и думала лишь об одном.

Что. С ним. Случилось?

Пьяная драка? Материнские собутыльники? Он покончил с собой? Его убили по ошибке?..

В класс вбежала психолог, а вместе с ней толстая врачиха с горькими каплями и едким нашатырем. Чашечка металась от одной парты к другой, прижимая к губам сухие ладони. Текли минуты, и первое удивление растворялось без остатка, а напоминанием о том, что их теперь шестнадцать, служил лишь пустой стул у четвертой парты третьего ряда, где Леха сидел с таким же оболтусом Витей. Витя, не отрываясь от своей наркоманской музыки, сосредоточенно рисовал что-то в тетради. Губы у него едва уловимо дрожали.

Все они понемногу приходили в себя: все громче и уверенней становились разговоры, и зачастую темы быстро перетекали от смерти к чему-то более важному, вроде компьютерного железа или планов на пятничный вечер. В классе даже раздались первые, плохо сдерживаемые смешки. Психолог, что все это время сидела рядом с Никой и держала ее за влажную ладонь, торопливо умчалась куда-то по делам, а Чашечка зашуршала страницами учебника, призывая всех к порядку. Нике все это казалось диким: Леха умер, какой бы он ни был, а они станут и дальше зубрить русский и физику, словно бы ничего и не случилось.

В тот день Нике не впервые пришлось столкнуться со смертью. Может, поэтому она все чаще и чаще чувствовала в руках хрупкую паутинку жизни, ощущала ее слабое биение и так остро проживала боль от Лехиной потери.

Все в классе стало до боли четким: коричневые парты и начисто вымытая зеленая доска, ветвистый цветок в углу и красноватые Чашечкины глаза. Пустой стул. Ника вспомнила неприятный Лехин хохот, как он трясся, издеваясь над очередной жертвой, и все в груди заиндевело от этого жуткого чувства.

Она больше не увидит Леху. Не услышит его неприятный смех.

Потому что Лехи нет.

– Сегодня попробуем еще раз пройтись по третьей части, – бубнила по обыкновению Чашечка, а Ника, занавесившись пеленой рыжих кудрей, жмурилась и кусала полную губу.

Лето. Иссушающая жара. Белый полдень.

Его звали Никита. Он был большеротый, улыбчивый и с огромным шрамом на виске – в детстве упал и ударился головой, а теперь из-за этого светлого шрама во дворе его дразнили Сшитым. Добродушный, с бесконечной фантазией и жаждой помочь всем на свете, он всегда таскал Нике то яблоки, то бананы, то апельсины. Они садились на веранде или на крыше ржавеющего гаража, ели фрукты и болтали про облака, выискивая в их пушистой вате знакомые очертания.

В тот день все было как обычно: пропахший медом и солнцем воздух, самая серединка лета, впереди еще целая половина каникул, на речке прохладно и хорошо… Они возвращались с пляжа, налегая на скрипучие педали старых велосипедов. Никита нарвал Нике клевера, и она пожевывала сладкие цветки, наполняя рот цветочным ароматом. В ее девчоночьей душе было столько счастья, что хотелось петь.

И они пели. Кричали во все горло, хохоча, крутили педали и спешили домой.

Никите она могла доверить все свои тайны, которые шептала втихомолку где-нибудь под рябиновым кустом. С Никитой она могла говорить о любых проблемах, Никите она жаловалась на маму и рассказывала, как они с отцом ходили в зоопарк. С Никитой она впервые поцеловалась, и в тот момент от одной мысли об этом на щеках ее проступал чахоточный жар.

Они выехали на дорогу, огляделись по привычке и полетели вперед – ветер свистит в ушах, горячие волосы развеваются за спиной, солнце дробится зеленью листьев. Улыбаясь, ребята помчались наперегонки, не видя, как мелькают улицы, дворы, дома и автомобили…

Машина выскочила из ниоткуда – Ника успела запомнить бьющий в голову рев клаксона, отлетевший далеко вперед Никитин велосипед, скрюченный и переломанный, которой сразу же засочился горьковатым маслом из сломанного ремонтного пенала. Из распахнутого рюкзака выкатились апельсины, и один из них мякотью растекся по дороге… Девочка спрыгнула с велосипеда и, поскуливая от ужаса, бросилась к Никите.

Потом ей скажут, что помочь ему было нельзя. Что все случилось очень быстро. Что он даже ничего не понял. Что такое в жизни бывает…

Ника больше ни разу в жизни не ела апельсины. Никогда не вспоминала про первый поцелуй и не заводила близких друзей. Стоило ей чуть довериться кому-то, подпустить его слишком близко, как в нос ударял противный апельсиновый дух, смешанный с горечью масла…

– Ника, все нормально? – Голос Чашечки вырвал девушку из летней жары и вновь окунул в беспощадное зимнее утро.

– Да, – хрипло отозвалась Ника, ни на кого не глядя. – Все в порядке.

Но все не было в порядке.

Перелистав толстый ежедневник, куда Ника записывала планы по встречам и все свои волонтерские дела, она отыскала выцветший зеленый скелетик, зажатый между страницами. Листья клевера – того самого, подаренного Никитой. После аварии она принялась сушить листву и цветы, забила все книги в доме мертвыми растениями, заставила все вазы чахлыми букетами. Родители переглядывались, но молчали.

Теперь везде у Ники хранились эти клеверные листочки. Только вот сейчас, ощущая во рту горечь и кислоту, она поднесла зеленый листик к губам и осторожно поцеловала, чтобы никто не заметил. Прижала к губам и застыла, зажмурив глаза.

Урок прошел сумбурно – разговоры так и не прекратились, как бы ни просила об этом Чашка, а пересуды о Лехиной смерти за сорок пять минут приобрели масштабы легенды. Неизвестность – вот что их так манило, так пугало и зачаровывало. Как он погиб? Было ли ему больно? Увидят ли они его хотя бы еще один разок?

Нику мутило от их дурманящего шепотка. Она не видела ничего красивого или манящего в человеческой смерти, только боль, страх и сожаление. День тек, напоминая собой грязную пену, и Ника плыла сквозь часы и минуты, никак не в силах вынырнуть из детских воспоминаний.

Сунувшись к кабинету истории, класс напоролся на глухую преграду: учительница заперлась изнутри, желая отдохнуть от их назойливого общества.

– Овца, – коротко выдохнул Рустам, пару раз дернув облезлую ручку и пнув ногой по двери. Тишина была ему ответом, только Максим поперхнулся смехом, но, не встретив поддержки, сразу же замолчал.