Сорок роз - Томас Хюрлиман

Придумал герб ее дед, Шелковый Кац. Большинству посетителей он нравился, хотя они обыкновенно связывали его с Максом Майером, политиком, который снискал известность тем, что потребовал обрезать косицы, то бишь покончить с пережитками. О том, что предки Марии, Кацы, некогда играли первую скрипку в пошивочной отрасли, никто теперь знать не знает, и ничего удивительного тут нет: слово «мода» — синоним преходящности. Что нынче en mode,[1]завтра уже passé.[2]

Мария сунула в тостер два ломтика хлеба, отошла к окну и стала смотреть, как сын выводит из гаража свой мопед. Снова ей бросились в глаза его длинные руки, и она почему-то подумала, что в ласках им, наверно, свойственна некоторая неловкость. В этом отношении Падди ему весьма под стать. Падди — маленькая, крепкая, самоуверенная, общительная, и по всем предметам одна из лучших, в первую очередь по математике. Ее мешковатые свитеры скрывали небрежную чувственность, и, когда она, стуча деревянными сабо, вместе с приятелями сына входила в дом, Мария всякий раз невольно прятала улыбку. Сабо! Прямо как в пору чумных эпидемий, когда зараженные должны были трещоткой предупреждать о своем приближении, чтобы здоровые успели уйти подальше. Ворота гаража с лязгом захлопнулись, мальчик нажал педаль стартера и покатил прочь, только полы плаща флагом реяли за спиной.

— Луиза, — сказала Мария, — в девять позвонит посыльный с цветами. С букетом из сорока роз. Помнишь, чтó это означает?

— Да.

— В самом деле?

Луиза кивнула, с лукавой смешинкой в глазах.

— Надо же! Ты вспомнила о моем дне рождения?

Мария прикусила губу.

— Боюсь, я совершила ошибку, — тихо призналась она, — маленькую, но все-таки. Напрасно завела разговор о приглашении на футбол. Господи, ну почему Макс, как назло, лоббирует этих инструкторов! Тут я прекрасно понимаю сына, вся эта функционерская мишпоха не вызывает у меня симпатии.

Хромированный тостер с громким щелчком выплюнул подрумяненные ломтики. Она собрала на поднос все, что нужно для завтрака, но, прежде чем выйти на террасу, приготовилась встретить посыльного. Наполнила водой хрустальную вазу, поставила ее в гостиной на толстое стекло стола. Рядом расстелила газету и положила набор инструментов, словно предстояла хирургическая операция. На церкви Святого Освальда пробило восемь, и Мария вмиг замерла в том состоянии, которое называла мое межвременье. Не шевелясь, ждала, когда часы в гостиной тоже отмерят полный час, но ожидание затягивалось, затягивалось, затягивалось, потому что стенные часы неизменно чуть отставали, и таким образом, хотя те и другие часы отсчитывали одно и то же время, возникал крохотный кусочек настоящего, межвременье. Затем раздавался хрип, дребезжание, и — бом! бом! бом! — в доме Кацев тоже сравнялось восемь утра. В гимназии началась контрольная по математике, а ее сын еще ехал на мопеде вдоль берега озера.

* * *

Господи Боже мой, как же давно она его родила! Он был исполнением всех ее желаний, величайшим счастьем ее жизни, и тем не менее, и что ни говори: она не любила вспоминать о том времени. Карьера Майера тогда находилась в застое. В национальный парламент он вступил полный огромных амбиций, однако вскоре обнаружил, что ему не дают их осуществить. Его прозвали Майером Третьим — да-да, именно так, Майер Третий! — и отправили в задние ряды, на задворки сослали. И винил он конечно же не себя, а ее. Ему-де одиноко в столице без жены и ребенка, а это якобы мешает ему произносить пламенные речи и пробиться в число лидеров фракции. Либо ты переезжаешь ко мне, требовал Макс, либо мы расходимся. Мария отказалась. Пришлось, другого выхода не было. Она родилась здесь и выросла, здесь жила ее история, и видит Бог, сколько труда положили Кацы, чтобы пустить корни на этой земле, что изначально являла собой малярийное болото. При всем уважении к майеровской карьере у Марии никогда бы не хватило духу продать свое наследство и отправить Луизу в богадельню.

Мария. С домом я не расстанусь.

Макс. Тогда я подаю на развод.

Когда разгорелась семейная война, Фокс обратился к автомобильному лобби и намекнул, что, по мнению руководства партии, у Майера большое будущее. Лобби клюнуло и предоставило в распоряжение Майера автомобиль, сперва «форд-таунус», а позднее, когда он действительно пошел в гору, шикарный «БМВ». Тем самым проблема была решена. Мария с сыном осталась в родительском доме, но изъявила готовность как можно чаще приезжать в столицу, чтобы вместе с Максом ходить на приемы, открывать выставки и устраивать обеды. С тех пор она и жила на два дома, играла две роли, сначала ездила на «форде», а теперь уже несколько лет — на «БМВ». Эти поездки туда-сюда ее не тяготили, напротив, от предков она унаследовала тягу к кочевой жизни и обычно получала удовольствие, когда, сидя за рулем, мчалась по равнине — то к мужу, то к сыну. Здесь, в доме Кацев, она целиком и полностью была матерью, а в столице, где Майер жил в гостиничных апартаментах, — его супругой.

Вот и сегодня ей предстояло поехать в столицу, и перед отъездом надо было сделать еще кой-какие дела. С минуты на минуту позвонит посыльный с цветами, потом она приготовит мальчику ужин, сводит Луизу в туалет, соберет чемоданчик, наденет дорожный костюм, наведет красоту и — Господи, уже девятый час, пора приниматься за дело! Макс, конечно, человек великодушный. Марии он без устали повторял, что они дети эпохи, а не дети своих родителей. Однако на пунктуальность его великодушие не распространялось. Тут он бушевал как фельдфебель, а самое ужасное — напирал в слове «пунктуальный» на букву «т», «пункт-т-т-туальный», т-т-т, словно безжалостные рывки часовых стрелок: т-т-т! Кошмар! Вот и сегодня ровно в шесть он будет стоять у окна в своих апартаментах, уже в смокинге, сунув правую руку в карман брюк, тень на фоне светлого вечера, и, если она опоздает на минутку-другую, с убийственной твердостью произнесет свою сакраментальную фразу: «Мария, ну наконец-то!»

Мария, ну наконец-то…

Думаешь — и задумываешься. Едешь куда-нибудь — и опаздываешь. На террасе Мария опустилась во влажное от росы плетеное кресло. Пел дрозд; воробей прыгал по подносу; небо наливалось голубизной. Она с хрустом надкусила тост, намазанный тоненьким слоем масла, и, как всегда по утрам, выпила две чашки чаю. Подошла к перилам, закурила первую сигарету. По левую руку, на восточном берегу, из дымки мало-помалу проступал городок, прогулочный пароход, из трубы которого уже тянулся дым, вот-вот отвалит от пристани.

Да, она придумала, как порадовать молодежь: устроим на террасе иллюминацию!

* * *

То, что Мария именно сегодня, в день рождения, наведалась в ателье, не имело касательства к сантиментам. Где-то здесь, в давней пошивочной мастерской, лежат лампионы, которые она хотела развесить на террасе. Положив ладонь на дверную ручку, она замерла на пороге. В лицо повеяло затхлым, слегка мучнистым запахом, будто она раскрыла древний фолиант, взгляд упал на старое кресло, стоявшее у одного из высоких окон.