Моя веселая Англия - Марианна Гончарова

Однажды мои родители поехали на Кавказ. Что их вдруг туда понесло? Они вообще только повода ждали – вышмыгнуть побыстрей из дому и умчаться куда-нибудь, чтобы ехать, идти, лазить, плавать, карабкаться и топтать нашу землю, чтобы она быстрей вертелась, а нас с сестрой, как всегда, подкинуть бабушке.

И вот оттуда вдруг приходит нам письмо. И не просто письмо! Значит, большой сочный лист какого-то дерева или куста, похожий на лист фикуса у бабушки в спальне (мама сейчас вспоминает, что это был лист магнолии вроде бы, если она ничего не путает). На нем – марки. Три. И круглые почтовые печати. Все как полагается на почтовой карточке. И там, на листе, маминым красивым разборчивым учительским почерком написано:

«Дорогие девочки, мы в пути, прошли 62 километра. Слушайтесь бабушку. Целуем, мама и папа».

А ниже папиным почерком было приписано:

«Мама, не корми девочек на ночь пирожками! Целую, Боря».

Еще ниже – маминым почерком:

«И варениками. Целую, Нина».

Вся улица сбежалась смотреть и читать это необычное письмо. Соседки галдели и ахали. А тетя Маруся Береговенчиха обиделась, видно, и крепко обзавидовалась, что все внимание улицы теперь приковано не к ней, а к нашей бабушке. И все благодаря необычному письму моих родителей. Потому что еще вчера она была самая популярная на нашей улице и задирала нос из-за того, что какой-то приезжий отдыхающий из города Ярмолинцы Хмельницкой области сказал ей, что она – копия Смирнова из кинофильма про милиционера Анискина, ну копия. И тетя Маруся повсюду ходила и всем рассказывала, что один курортник, ненормальный какой-то – и ручкой отмахивалась, – сказал, ну копия, вы, Мария Анатольевна, артистка Смирнова. Вечно молодая красавица Смирнова Лидия. Говорит он: иду-иду, а навстречу ну чисто Смирнова! Он глазам не поверил. Так и, говорит, не поверил глазам, Мария Анатольевна, своим сначала, что это просто вы, а не вечно молодая красавица артистка Смирнова. И тетя Маруся ходила неделю как именинница, прическу сделала, как у Смирновой из журнала «Экран», с таким валиком надо лбом, и губы красила рельефно. И только ведь привыкать начала... как тут бабушка с этим диковинным письмом взяла и подпортила ее популярность. И она, эта тетя Маруся Береговенчиха, сложив руки под грудью, заметила ехидно: а шо это твои дети, Шура, уже на растениях письма пишут, все равно как Робинзон Крузо из кино «Робинзон Крузо» или как этот, дикарь этот, Дерсу Узала из кинокартины одноименного же названия. Не могли уже карточку красивую прислать. Вон мой зять прислал один раз. «Привет из Крыма» называлась. С котяточками. Это у твоих детей, наверно, деньги закончилися. Прогуляли все. Может, они и едят их, листья эти...

И тут же эта бесстыжая тетя Маруся стала требовать у бабушки дать ей наш листок с собой домой, чтобы показать своим детям. Они прямо напротив жили, но дети тети-Марусины гордые были оба, и дочка ее, тети-Марусина, и ее зять. Они только из-за забора смотрели и шеи тянули, чего у нас во дворе люди собрались и кудахчут. И зять ей сказал, а знаете что, вы, мама, а ну давайте-ка принесите нам сюда этот листок посмотреть. Чего это мы туда пойдем, мы ж сами з Киева и с высшим образованием, нам невдобно.

А бабушка обиделась, что моих родителей обозвали дерсуузалами, и сказала, что ничего она не даст, что это детям прислали. Тем более листок наш с письмом уже стал совсем подсыхать и сделался хрупким. Но Береговенчиха так задурила нам головы своей Смирновой, что мы опомниться не успели, она – шасть в калитку, а письма и нет. Мы с сестрой – в слезы. А бабушка – она у нас такая героическая! – однажды даже через линию фронта не побоялась, молоденькая совсем, бежать с двумя сыночками-погодками, пять и шесть, и с детьми потом в землянке в лесу пряталась от немцев, потому что у нее муж был офицер Красной Армии и еврей – так что ей Береговенчиха – тьфу! Бабушка ее на дороге догнала, за руку – цап! – и назад к нам во двор. А ну давай письмо обратно! – говорит. А та захихикала подло, стала изворачиваться: та какое письмо, Шура? Ты шо, Шура! Бабушка, не стесняясь, отвернула у Береговенчихи воротник ее сатинового халатика в белый и серый цветочек, как у Смирновой Лидии в кино. И там, под халатом, и покоилось прилипшее к Береговенчихиной просторной груди письмо наших родителей. И что интересно – от жаркого и влажного климата у Береговенчихи под халатом на бюсте ее отпечаталось наше письмо слово в слово, но только в отражении. Потому что оно чернилами же было написано и перьевой ручкой. Тогда шариковые ручки уже у всех были, но в маленьком почтовом отделении где-то в горах, как потом рассказывала мама, стояла чернильница с чернилами и была привязана к гвоздю, вбитому в стол, перьевая ручка. Ну вот, бабушка отобрала листок и сказала Береговенчихе, иди, показывай своим детям, разворачивай халат, как героический матрос – тельняшку, и показывай. Пусть читают:

«аниН .юулеЦ .имакинерав И. яроБ, юулеЦ .имакжорип ьчон ан кечовед имрок ен ,амаМ»

И Береговенчиха даже не извинилась, только ухмыльнулась накрашенными губами Смирновой Лидии и ушла, покачивая бедрами, кинув скороговоркой через плечо:

– Подумаешь... Та-а, лишьбынебыловойны!

Мы были ужасно огорчены. Мало того, что буквы расплылись, так еще и кусочек листка откололся. Бабушка дала нам с сестрой еще раз подержать необычное письмо, и мы представили, как мама и папа стояли под южным деревом, как подняли упавший листок и придумали на нем написать нам письмо. Как, обаятельные оба, они уговорили девочек на почте его взять. Как кто-то там за стеклом в почтовом отделении крикнул:

– Натэла, слушай, Натэла, складывай письма там осторожно, да? Там есть листок магнолии, видишь, да? Одни ненормальные сюда приходили с рюкзаками, туристы, своим детям письмо написали на магнолии, молодцы, да? Так ты смотри, не сломай, да?

И как оно, аккуратно упакованное Натэлой, летело самолетом, как Валя-почтальонка, бабушкина приятельница, бежала к нам, предвкушая нашу радость, удивление, и как она будет пить холодный компот с еще теплыми пирожками у нас во дворе под орехом за столом, накрытым белой клеенкой в цветочек синенький и рассказывать:

– А я им говорю, да знаю я их – это Шуры Гончаровой дети. Конечно, знаю. Ну все на почте, конечно, прочитали. А что ж, такое оригинальное, как не прочитать? Да мы вообще-то всегда открытые почтовые карточки читаем. Ну так интересно же! А эту особенно...

Бабушка бережно обернула листочек в папиросную бумагу и положила на верхнюю полку буфета, где хранились все письма, открытки и фотографии наших родителей, заядлых путешественников. Где они на Шацких озерах, на фоне объявления, написанного на куске фанеры: «Купацца в зоне пож. вода заборе запрещено», вот они под Рязанью, на конезаводе, мама, папа и длинноногий, длинногривый конь в яблоках – все трое смеются, обнялись, счастливые. Вот они в Ялте – мама в смешной белой лохматой шляпе и папа-стиляга в рубашке с пальмами. Вот мама в Праге, в молодежном лагере. Рядом с ней Бари Харвуд, шотландец, красивый, как кинозвезда. Оба они, и мама, и Бари, в складчатых юбках. Этот факт, кстати, что Бари в юбке, всегда действовал как-то утешительно и на папу, и на бабушку, мамину свекровь. (Мужчина, конечно, видный, но в юбке же, пожимала плечами бабушка.) Вот папа в Карловых Варах на фоне Карловых Вар. Вот они на Валааме, вот – на Дворцовой площади в Ленинграде, вот – в Карпатах с огромными рюкзаками.