Моя веселая Англия - Марианна Гончарова

Нет, в учителя – нет. С провинциальной своей наивностью я сунулась в Интурист. И, как говорят, попала.

Кто-то, а именно друг Харлампий, в своей статье сообщил миру, что Гончарова – мастер спонтанных реакций. Мастер международного класса. Правильно он сказал, я даже не отрицаю. Потому что быть мастером международного класса по спонтанной реакции – это не талант. Это несчастье.

Ну вот, пришла я в Интурист, между прочим, пришла по объявлению, но – подчеркиваю – пришла после обеда, в пятницу и в августе, когда все успешные сотрудники Интуриста уже разъехались в якобы служебные командировки, а на самом деле славно отдыхали за границей за счет взносов рядовых комсомольцев, в том числе и взносов мастера спонтанных реакций. А уж неудачники, те, кто остался, чувствовали себя ущемленными и отыгрывались на редких посетителях, в основном комсомольцах, которых за ратный труд наградили путевками за границу.

Все кабинеты были или заперты, или совершенно пусты. Голые столы, отсутствие стульев. Компьютеров тогда не было. Тогда были огромные ЭВМ. Но ЭВМ в Интуристе комсомольском по имени «Спутник» не было. Потому что там не было специалистов по ЭВМ. Ну и потом, им площадь не позволяла. И в конце концов, зачем им, комсомольцам, ЭВМ?

Однажды я видела ЭВМ. Колоссально! Не представляла себе, как это на ней, такой фантастической, работать вообще. Она, ЭВМ, стояла в бывшей студенческой церкви на территории нашего университета. Сейчас-то там опять церковь, ее отреставрировали, и студенты, прежде чем развестись через месяц, наряжаются в белое и черное и бегут туда венчаться и там же устраивают фотосессию, потому что рядом с этой церковью очень красивые виды: старинный университет, восхитительная архитектура Иосифа Главки и пробегающие мимо преподаватели кафедры теологии. Кстати, многие туда перебрались с кафедры научного атеизма. А один – вообще, как по жизни мечется, вот уж кого ветер перемен заносит, не позавидуешь – значит, когда я училась еще на инязе, он пришел в университет, и все его повсюду пропагандировали, тягали то на телевидение, то на радио, потому что он был поп-расстрига. И он везде кричал, что Бога нет. Рыжий такой, коротенький, деловитый и хитрющий.

(Сейчас он ведущий преподаватель факультета теологии, когда я узнала – плакала от восторга, какие удобные переплеты парень себе в жизни устроил.)

Ну вернемся в «Спутник». Одна дверь была полуоткрыта. И в кабинете, развалившись, полулежа за письменным столом, вещал перезревший комсомолец. Сначала я думала, что он репетирует какую-то речь. Он скучно бубнил, постукивая карандашиком в такт:

– ...нож в правой руке, вилка в левой...

– ...на вопросы иностранцев не отвечать...

– ...на провокации не поддаваться...

Я в бешеном восторге от увиденного заглянула в комнату не только глазами, но и всей головой, довольно миловидной, как считали в моей молодости многие. Оказалось, что комсомолец проводил инструктаж. Напротив сидел смущенный мальчик с белесыми выгоревшими волосами, мальчик-дядька. Мальчик-дядька в трогательно выглаженной рубашечке, сам щуплый, сидел на краешке стула и не знал, куда девать большущие руки.

– Амха... умху... – кивал мальчик-дядька, уставший от жары и непривычной обстановки.

Ну что сказать, опытные профессиональные комсомольцы – это особая порода людей. Их видно, например, как видно учителей. Вот идешь ты по рынку, например. И купила (я пишу «купила», потому что очень часто думаю, что любая моя книга – письмо одному человеку, такой образ собирательный – наполовину из женщин, наполовину из мужчин. И когда я думаю, что меня женщина лучше поймет, я обращаюсь то к своим сестрам, то к подруге Юле или к Ленке, то к маме моей Нине Никифоровне, то к моим детям Лине и Ирочке)... И купила, например, своему сыну маленькому свистульку. Туда, значит, наливаешь воды, – опять же, специально купила в киоске минералки, чтоб ребенку радость сразу, и свистулька поет, как птичка, нежно и с переливами: трлрлр-трл-трлрлрлрлр...

А рядом стоят и покупают, например, персики, две тё... же... дамы. Уверенные, суровые... А твой мальчик, значит: трлрлрлрлрлр... трлрлрлрлрлр... утрлрл-рлрлр!!!

И одна из тё... же... дам, не стесняясь, громко: «Прекрати немедленно! (А твой мальчик продолжает. Он еще маленький и не привык, что незнакомая тё... же... дама может на него кричать. Тем более они друг другу не представлены. Алиса, это пудинг...) Я тебе говорю!» – супит брови и тоном выше тё... же... дама.

И твой ребенок испуганно, ошалело, задрав голову, смотрит на тё.. же... даму, и у него уже кривятся губы, и глаза наполняются слезами. А ты, если сообразительная, сразу успокой мальчика, скажи ему: не бойся, это не бабайка. Это всего лишь учительница. Профессионально нетерпимая. К шуму, проказам. К детям всех возрастов. Это всего лишь учительница – скажи своему мальчику. И попадешь в десятку.

А комсомольцы – наоборот. Они профессионально активные, профессионально веселые, профессионально энергичные, они ведут себя так, как будто вокруг пионеры, а они – старшие пионервожатые и надо быстро что-нибудь организовать. И при этом параллельно – чтобы парочка девушек хорошеньких и выпить. И чтоб песни: «Забота наша такая, забота наша простая, жила бы страна родная, и нету других забот...»

(Меня повергала в ужас эта песня, всегда... Потому что у меня лично, кроме благополучия страны, было полно всяких мелких забот. И как-то я дошла своим умом, что «страна родная» – это и есть старшие пионервожатые и более старшие их товарищи. И несколько меня удручало, почему я должна заботиться об этих вот профессиональных комсомольцах и коммунистах, они ведь не инвалиды. А я не юный тимуровец.)

Словом, профессиональные комсомольцы, каким и являлся Чесноков Геннадий Павлович, истязавший сейчас ударника комбайнера Диму, был еще тот овощ.

И когда я всунулась сначала глазами, а потом всей довольно миловидной лохматой головой, а потом всей фигурой в потрепанных джинсах и полосатой майке, комсомолец Чесноков взбодрился – он уже заскучал в жаре и неволе – и с профессиональным блеском и задором в глазах обратился ко мне.

– Куда едешь? – указав на меня лицом, поправляя галстук и приглаживая жиденький кустик над низким лбом, по-свойски, без церемоний поинтересовался Чесноков, предполагая, что я сейчас тоже сяду на краешек стула и он, любуясь собой, начнет учить давать гневный отпор империалистам на тот случай, если какой-нибудь империалист или сионист, или буржуазный националист случайно подмигнет мне на предмет вербовки меня в шпионы. Где-нибудь в Болгарии на пляже.

– Никуда... – растерялась я, – я по объявлению... Вот... – и протянула Чеснокову газету «Молодой буковинец».

– А-а-а-а... Вы – Люба... Ааа! Да-да! От Евгениваныча...

– Нет, я не Люба... Я... Я... – и застыла перед столом Чеснокова – он, кстати, не предложил мне сесть и сам не встал, крррасавчик! – и я почувствовала себя, как тот мальчик с птичкой-дудочкой на рынке...

А Чесноков, опершись ладонями о стол, как будто собирался подняться, выставил локти и, набычившись, запричитал: