Иди и возвращайся - Евгения Овчинникова

Родители всерьез взялись за мое чудовище. Для этого они пробились к супер-пупер детскому психологу, очередь к которому была на полгода вперед.

Мы с мамой пришли в частную клинику и ждали приема часа два: сидели и глядели в плазму с мультфильмами.

Психолог была похожа на бабушку, папину маму, — такая же короткая стрижка и очки с цепочкой.

— Так, Нина. Расскажи о своем чудовище, — потребовала она.

Я в ответ бормотала что-то невнятное.

— Понятно. С конкретными характеристиками затруднения, — строго сказала психолог маме.

Мама кивнула и сжала под столом мою руку.

— Может быть, нарисуешь его? — предложила психолог и протянула мне несколько чистых листов и банку с карандашами. На банке веселые пчелки держали в лапках ведерки, из которых капал желтый мед. Я смотрела на улыбающихся пчелок, на цветочки и изо всех сил старалась представить свое чудовище. Взяла черный карандаш, нарисовала верхний ряд острейших зубов, вытянутую морду, злые глаза. А дальше будто открылась черная дыра, и я в нее полетела.

Мама потом рассказала, что во время припадка, который начался сразу, как только я оторвала карандаш от бумаги, меня с трудом удержали она сама, психолог и прибежавшая на помощь девушка-администратор. Я упала на пол вместе со стулом, билась, кричала, выгибалась дугой. Затихла я только после укола успокоительного. Следующее после морды монстра, что я помню сама, — мы с мамой опять на диване перед кабинетом, я лежу головой у нее на коленях, и мы вместе ждем, когда папа нас заберет.

Тем же вечером мама, которая занималась микробиологией и верила не в чудовищ, а в доказательную медицину, сказала, что собственноручно его укокошит.

— Что сделаешь? — не понял папа.

— Буду всю ночь сидеть у кровати Нины и прибью его сразу, как только появится.

— Но он же не настоящий, — попытался напомнить ей папа.

— Еще какой настоящий. Настоящее не бывает. А значит, его можно убить.

Мы с папой удивленно на нее уставились, а мама с серьезным видом пошла на кухню, отмотала большой кусок фольги, в которой запекали мясо, сделала из нее шлем и надела на голову. Потом взяла из шкафа простыню, накинула на плечи и повязала наподобие плаща. И последним штрихом достала длинный хлебный нож с зазубринами и деревянной ручкой. Ручку тоже обмотала фольгой — получился маленький меч.

Я почистила зубы и легла в постель. Мама выключила весь свет, кроме ночника, и поцеловала меня.

Засыпать в тот вечер было не страшно — напротив кровати, скрестив ноги по-турецки, сидела мама, в свете ночника похожая на настоящего воина в железном шлеме, плаще и с мечом наготове. Я ни секунды не сомневалась, что той ночью с чудовищем будет покончено.

Утром я проснулась с забытым чувством радости и спокойствия. В окно светило солнце. Пахло оладьями с яблоками и свежезаваренным кофе. Дверь была приоткрыта, папа и мама сидели за кухонным столом с кружками в руках. И вдруг я увидела мертвое чудовище на полу.

Оно лежало распластавшись, совершенно бесформенное. Из свалявшейся черной шерсти торчал меч, из раны вытекло озерцо крови. Рядом валялись шлем и плащ храброго воина.

Я была уже большой и сразу поняла, что чудовище — это старая шуба, давно валявшаяся среди забытых вещей в кладовке, а кровавое озеро очень похоже на кетчуп. Но тем не менее тогда, именно в тот самый момент, поняла, что чудовища больше нет. Воин в шлеме из фольги и с кухонным ножом навсегда прогнал его, и мне нечего больше бояться.

Так и случилось. Мы стали жить, будто этого кошмара и вовсе не было. Но недолго, всего неделю. Через неделю после расправы над чудовищем мама исчезла.

Тот понедельник начался как обычно. Мы с мамой всегда вставали и уходили первыми. Папа работал программистом, и его рабочий день начинался в одиннадцать. Иногда он вставал, чтобы поцеловать нас перед выходом.

На завтрак мама пожарила яичницу, налила кефир в прозрачный стакан. Сама она никогда не завтракала. Сделала себе кофе в гейзерной кофеварке и разбавила его сливками.

Когда мы одевались в прихожей, мама заглянула в спальню:

— Спит.

Ничего необычного, я точно это знаю, потому что миллион раз повторила это следователю, папе и бабушке. Мама привычно поправила мне шапку, чтобы та закрывала левое ухо, потому что мне так больше идет. Надела тонкий бежевый плащ, повязала на шею платок.

Позже, бесконечно вспоминая то утро, я начинала думать, что «спит» она произнесла с сожалением, что с особой заботой кормила меня завтраком, что помедлила, осматривая прихожую перед тем, как выключить свет. Или мне показалось и все это дорисовало мое воображение, когда я пыталась понять, что было не так?

Ее телефон был выключен весь день, но нас это не обеспокоило. Такое случалось и раньше, когда у нее одно за другим шли совещания или эксперименты. Мама работала в НИИ — научно-исследовательском институте легочных заболеваний. Но телефон не отвечал и вечером, и мы стали звонить ее коллегам. Выяснилось, что на работе мамы сегодня не было. Никто не видел ее с воскресенья, когда все были в гостях у директора института.

Вечером мы пошли в полицию. Нас принял уставший участковый. Он молча выслушал папу и сказал:

— Пишите заявление. Но сразу предупреждаю, что раньше чем через двое суток искать ее никто не будет.

— Почему? Что нам делать двое суток? — дрожащим голосом спросил папа.

— Большинство пропавших людей находится в первые трое суток с момента пропажи, — заученно сказал участковый. — Но ваш случай не совсем… м-м-м… типичный, — продолжал он.

— Что в нем нетипичного, капитан? — спросил папа.

Из-за двери раздались шум падающей мебели и громкая хриплая брань, закончившаяся такими же хриплыми криками, — кого-то повалили и придавили. В кабинет заглянул молодой полицейский, вопросительно посмотрел на капитана.

— В обезьянник его, — пожал плечами капитан.

Его коллега кивнул и исчез за дверью.

Капитан вздохнул, вспоминая, о чем говорил.

— Обычно причина исчезновения очевидна — алкоголь, наркотики, долги, любое асоциальное поведение. Ваша жена не входит ни в одну из этих… так сказать, групп. Я попрошу, чтобы ее делом занялись раньше, чем обычно, но, понимаете, мы загружены. — Он кивнул на гору папок перед ним. Папками были завалены все свободные стулья и тумбочки в кабинете. Распухшие папки теснились и на стеллажах вдоль стен, выдавливая друг друга с полок. — Тем более, — продолжил он, глядя на папу, — правило трех дней действует даже для людей с благополучным прошлым.

Папа судорожно выдохнул, стиснув руки перед собой.

— Идите домой и ждите. Скорее всего, она появится. Мало ли, встретила подружку или… — Он сделал в воздухе непонятный жест, покосившись на меня.

— Что писать в заявлении? — раздраженно спросил папа.