Сельское солнце - Виктория Ашотовна Арутюнян

только нет: жёлтые, красные, оранжевые, молочно-белые, золотые! Отражения их дрожат в воде. И всё бы ладно, всё хорошо… Да вот бледные эти огни, неподвижные, молчаливые. Посмотришь – закручинишься: что-то большое и значительное из виду упустил, поверил в важность ночных маячков. А разве мало огней-обманок? Заведут неведомо куда и оставят наедине с собой. Думай, человек, как выбраться! Кумекай, соображай, на то нам голова и дана…

Так и жизнь пройдёт.

Дед Ермолай перебирал воспоминания. В молодости-то на философию времени не оставалось. Работаешь, бывало, сутками. Строишь, пилишь, копаешь, чинишь… Надеешься на лучшее. Вот наступит миг… И в дом придёт счастье! Свернётся калачиком в уголке, будто кот или ещё какая зверушка малая, и никогда больше с места не сдвинется.

Где этот миг? Река жизни текла плавно. Не обошлось и без водоворотов, конечно… Но это мелочи. А счастье-то, кажись, прозевал! Какое оно, счастье? Не эти ли тихие раздумья? Может, оно самое ценное и есть?

Теперь вот – звёзды…

В темноте огонёк самокрутки был едва различим. В соседнем доме, глядя в окно, вздыхала старушка. На улицу не выходила – холодно. Любимый тёплый платок пропал куда-то. Не иначе как проказник домовой утащил! Свил уютное гнёздышко и спит сладко, в ус не дует…

Старушка добродушно усмехнулась: дожила! Сказки самой себе рассказывать приходится.

– Сидит, болезный, – она устремила взгляд в окно, – всё сидит…

Соседка торжественно обещала приготовить вишнёвый пирог и угостить старика, чтобы ему жилось веселее. Ведь не просто так сидит человек вечером в саду! И покормить, верно, некому…

Она была приезжая и потому не знала, что ежевечерние размышления стали для деда Ермолая доброй традицией. Звёзды успокаивали. Вдохновляли. И уже ближе к ночи Севостьяныч уходил в свой домик, начинал писать.

– Глядишь, и получится дельное что-нибудь, – разглаживая бумагу, бормотал он, – а вот мы ещё чайку нальём…

Звездопад продолжался.

***

Свет в редакции не горел. Михал Игнатьич давно был дома, пил кофей с сахаром вприкуску и смотрел балет. Кустистые брови его поднимались и опускались в такт прыжкам и фуэте.

– Что смотришь-то на них? Взглянуть не на что!

Недовольная жена подошла к зеркалу и поправила причёску.

– Делом бы лучше занялся. Крышу перекрыть пора… Будка собачья развалится скоро! А он к искусству приобщается! Дивитесь, люди добрые!..

– Не серчай, Марья, – примирительно сказал главред, – починю.

Он переключил канал. Подтянутый телеведущий со скоростью не меньше ста слов в минуту рассказывал о закулисье шоу-бизнеса.

Тоска…

На улице замычала корова. Михал Игнатьич вспомнил статью об удоях.

– Как там дела у Севостьяныча? Получается что-то? – рассуждал он вслух. – Дело сложное.

У Севостьяныча не получалось. Главред забраковал уже семь рассказов.

«Корова – она как человек. Будешь любить животное – ответит благодарностью, подсобит в труде…»

«Коровы – кормилицы наши. Ты в глаза им погляди! Человечьи глаза-то!»

«Молоко – самая что ни на есть народная пища. Куда без него?»

«Ласковому человеку мир улыбается. А в нашем селе самые сердечные люди живут…»

Михал Игнатьич терпеливо объяснял:

– Вот ты тут написал, что, мол, ласковым мир улыбается. Прочитает этот репортаж наш Фёдор – Федорино Горе – обидится.

Федориным Горем называли заместителя главы сельской администрации. Он постоянно негодовал, критиковал любую работу и сетовал на несправедливость жизни.

– Понимаешь, да? Он радости ни в чём не находит.

– Как не находит?! А пруд с карасями… – заспорил дед Ермолай.

– Ему эти караси даром не нужны! Так вот: прочитает и обидится. Поэтому бросай свои стихотворения в прозе и пиши по существу. Как маленькому, одно и то же по сто раз повторяю!

– Старики – что дети малые, – бормотал Севостьяныч, – от них и ждать нечего…

Снова приехал внук. Дед Ермолай пожаловался ему:

– Ни на что, Лексей, я уж больше не гожусь!

– Откуда такой пессимизм? – внук хмурился.

– Да вот, – Севостьяныч махнул рукой, – Михал Игнатьич говорит, что писать надо иначе. А я-то и не умею… Наверно, пора бросать эту затею.

– Дай-ка посмотреть! – Алексей терпеливо читал забракованные статьи. – Ты слишком строг к себе. Свежий взгляд, актуальность темы… Дауншифтинг! Люди хотят понимать природу, чувствовать атмосферу жизни в деревне, на открытых пространствах… Воздухом чистым дышать хотят!

Внук прошёлся по комнате, вспоминая что-то.

– Может, я этим вопросом займусь? Рассказы, конечно, стоит подкорректировать… Гхм, отшлифовать. И будет тебе статья! Не в «Вестнике села», а в столичном журнале! Есть ещё много вариантов. Например… Хочешь зарегистрироваться в тематической социальной сети?

Алексей вырос хорошим человеком. Но иногда он изъяснялся на малопонятном языке.

– Что ты говоришь, в толк не возьму… Даунлифтинг какой-то приплёл… Да и с регистрацией проблем много будет. Столько бумаг собирать – конца и края нет, ей-богу! Мне бы рассказ напечатать…

– Ладно, – ответил внук, – повременим с современными технологиями. Напиши что-нибудь о природе! В своей манере. Ничего не меняй! Мы, мол, устали от городской жизни, мечтаем вернуться к корням… Ну, сам знаешь, как это делается, не мне тебя учить. А я позвоню Володьке.

Он уехал. Пора было выходить на работу. Сверять аналитические отчёты, сравнивать документы, налаживать контакты через профессиональные сети… Чем ещё занимаются люди бизнеса?

Тем временем дед Ермолай взялся за дело. Со всей ответственностью взялся! Он решил написать лучший рассказ в своей жизни. Отложил всю работу, кроме самой необходимой, и погрузился в творчество.

Целыми сутками сидел Севостьяныч в саду. Иной раз увлекался так, что не замечал, как ночь сменяет день.

– Вот чудеса! – восклицал он в такие моменты. – Скрылось солнышко, укатилось с небосклона… Вернётся завтра, порадует теплом да лаской. Доживём, Бог даст, увидим…

Дед Ермолай вспоминал молодость. Яблоньки, которые сажали всей семьёй. Гостей в доме. Весело жилось, несмотря на трудности. И ничего лучше не было, чем выйти на улицу с утра пораньше, пока все спят. Темнота только-только начинает отступать, ночь срывает покровы с бледного неба… Она неспешно собирается и уходит вдаль. Слышатся шорохи. Это волочится по траве сине-фиолетовый подол платья Ночи-Царицы…

А в оврагах клубится туман – густой, молочно-белый, текучий, как кисель, и лёгкий, как облако. Скоро он рассеется и явит миру благословенный уголок, столь дорогой сердцу. Хотя… Какой же уголок? Нет в родном краю ничего острого, резкого, грубого. Только круглое, мягкое, просторное, свежее и как бы смеющееся. И дышится здесь легко, и ни на какой город это не променяешь. Люди говорят, есть где-то в мире город золотой. Прозрачный, сияющий, светлый, полный чудес. В нём все друг другу рады, все скромны, приветливы и жизнелюбивы. Только и на этот город дед Ермолай не променял бы