Дневник Канатного плясуна - Андрей Курпатов

Вот дурацкие вопросы! Их безысходность повергает человека втоску, и он бежит в никуда, бежит без оглядки, бежит, судорожно перебираяногами. И вот в какой-то момент ему уже кажется, что и нет никаких вопросов.Однако же, как только мелкая рябь пойдет по воде, наши страхи снова, с ещебольшим остервенением поднимают свои плоские головы и шипят, словно болотныегады. Но о чем они? Что кроется за нашими страхами? Чего мы боимся на самомделе?

Быть самими собой и позволить другому быть другим — вот двевещи, которые наполняют нас страхом. Нам кажется, что быть собой — это быть нетаким, как все, или совсем не таким, а значит, изгоем и пр., и пр., и вытекающиеотсюда последствия. Таково наше величайшее заблуждение, которое по глупости егодаже при желании не разъяснишь разумно.

Конечно, мы такие, как все, мы ведь люди, значит, какговорится, ничто (именно — ничто!) человеческое нам не чуждо, но, с другойстороны, каждый из нас проявляет это «человеческое» по-своему, так что вот вами бездна искомых отличий.

В двух этих страхах — быть самим собой и позволить другомубыть другим — заключен, в сущности, один: быть, оказаться или казаться слабым.Но ведь именно страх и ослабляет. Значит, мы уже слабы, так чего же нам теперьбояться? Нельзя бояться, что слабость заявит о себе, если она уже состоялась.Поздно теперь предохраняться и глупо хорохориться.

Слабость у нас не в почете. Нам говорят: «Будьте сильными!»И, наверное, это правильно. Но что значит «быть сильным»? Вот она — великаяязыковая игра «разумного человечества»! Потворствовать своему страху — этозначит быть сильным, а презреть все свои опасения, перестать защищаться, переступитьраскаленную грань одиночества — это, по-нашему, слабость! Сумасшедший дом…

А может быть, люди уже умерли?… По крайней мере, всепризнаки жизни отчаянно отдают мертвечиной.

Сумасшедший одинок: он сбежал от мира в искусственные, нозато искусно обустроенные «адовы кущи» своего разума, мысли, фантазии, бреда,принимаемого за логическую строгость. Мы все таковы, и я таков. Это признание,но оно, конечно, только первый шаг, возможно, причем самый незначительный изпредстоящих. А сколько таких шагов еще будет? Будут ли? Что дальше? Какойследующий?

Вот об этом (или примерно об этом) я и думал в тот вечер,миновав городскую черту на своем красном, как спелая вишня, «Trek'e».

Велосипедные шины трудолюбиво шипели у меня под ногами,асфальт постепенно сменился проселочной дорогой, потом та и вовсе обратиласьузкой лесной тропинкой. А я все ехал и ехал, петляя между деревьями.

«Ловкости» моей можно позавидовать (слон в посудной лавке ито, наверное, более грациозен), так что, в конце концов, выехав, по случаю, напесчаный берег какой-то незнакомой мне речушки, с управлением я все же так и несправился, уткнувшись передним колесом велосипеда в одинокую осину. Падениебыло неизбежным, и оно состоялось. «Не пытайтесь избежать неизбежного», —говорю я иногда своим пациентам, а теперь и сам воспользовался собственнойрекомендацией.

— Блеск! — пропел чей-то почти безразличныйбархатный голос. — Не смущайтесь неловкости. Проворность — сестраплутовства.

Я обернулся. На травянистом склоне, безмятежно любуясьзакатом, сидел рослый мужчина лет, наверное, тридцати.

— Впрочем, плут по-своему тоже обаятелен, —продолжил незнакомец, не поднимая на меня глаз.

Черные, как смоль, волосы, вьющиеся подобно металлическойстружке, спадали на его широкие плечи, обрамляя классическое по красоте лицо.Взгляд его был тих и даже печален. Хотя, может быть, печаль мне тогда толькопривиделась, не знаю.

Меня мгновенно сковало смущение, я неловко поднялся,отряхнулся и что-то буркнул в ответ. Он пристально посмотрел на меня иулыбнулся.

— Вы не ушиблись?

Хотя он и выглядел ироничным, в его вопросе не было и тени издевки,что подкупило меня сразу, окончательно и, как выяснилось потом, бесповоротно.Просто же меня подкупить!

— Есть малость, — признался я, все еще продолжаяотчаянно смущаться своей дюжей неловкости.

— Пустяки.

— Кто вы?

— Велосипедист-любитель, — я отшутился, но нетут-то было.

— Похвально, но не вполне определенно, — спокойнопарировал мой собеседник.

— Человек, — ответил я сдержанно, словно зондируяпочву.

— Определенно, но слишком общо.

Кажется, мой очередной ответ, как, впрочем, и предыдущий,зиял полным отсутствием сообразительности. Незнакомец явно желал услышатьчто-то другое, лежащее на самой поверхности.

— Тогда Андрей, — я снова попытал счастья,заинтригованный этим двусмысленным и необъявленным поединком.

Он странно посмотрел на меня.

— Значит, ловец, — констатировал незнакомец ипродолжил свой допрос, теперь уже, как мне показалось, с пристрастием. —Дальше…,

— Психотерапевт, если вас это интересует, — сдалсяя наконец.

— А, «канатный плясун»! — радостно воскликнулнезнакомец и впервые посмотрел мне прямо в глаза. Я «попал»! Но куда?

— В каком смысле? — я был несколько удивленподобным выводом, не говоря уже о той бурной реакции, которую побудило указаниемоей профессии.

Он улыбнулся, и как-то очень странно. Он выглядел и вел себятак, словно бы прежде мы были знакомы, а я его не узнаю. Казалось, он ждал, чтовот-вот и я его признаю. Но, убей бог, я не мог его вспомнить! Я снованапрягся, как дилетант на дипломатическом приеме.

— Мы знакомы? — неуверенно поинтересовался я,подойдя к незнакомцу чуть ближе.

— А то нет?! - он добродушно рассмеялся.

Озадаченный, я подсел к нему рядом на теплый травянистыйсклон и бесцельно уставился в раскрашенное пунцовым закатом небо.

— Да? — удивился я. — Странно… А почему я«канатный плясун»?

— Помнишь, — он говорил медленно, — солнечныйвоскресный день, базарная площадь, тонкая проволока, натянутая между двумябашнями, и толпа беснующихся зевак, замерших от ужаса и хищного сладострастия?…

Нельзя сказать, чтобы я помнил, будто бы это действительнобыло со мной, но произведение я, кажется, узнал.

— Ницше?

— Да, мы были дружны с ним, — тихо, бесчувственно,словно пустое эхо, ответил мне незнакомец.

Если бы сейчас он смотрел не на закат, а на своегособеседника, то бишь на меня, то, вероятнее всего, стал бы свидетелем крайнегоизумления, отразившегося на его, то бишь на моем, лице. Признаться, я виделсумасшедших, которые не только «дружили» с Ницше, но даже «состояли» с ним вблизкородственных связях, но то были сумасшедшие… К счастью, мой собеседниксмотрел на закат.