Дневник Канатного плясуна - Андрей Курпатов

— Нам пора, канатный плясун, старик уже заждался нас вбезумии своего одиночества!

Мы шли через лес, ветви хватали нас за руки, едва различимыево тьме корни ловили каждый наш шаг. Но вот слабый лунный свет обрисовалконтуры покосившегося строения, жалкий огонек печально выглядывал из маленькогоокошка небольшой хижины.

Заратустра широко распахнул дверь, свет вылился из доманаружу, сопровождаемый раздраженным голосом:

— Опять ты, неугомонный? — сипло проворчалсухощавый старик, глядя куда-то в сторону. Впрочем, его водянистые глаза,казалось, и так отказывались видеть.

— Я не один, старик! Я с канатным плясуном. Помнишьего? — весело отвечал Заратустра, по-хозяйски проходя внутрь хижины иувлекая меня за собой.

— А мне-то что? Мертвец ты или живой — какая разницастарику? Старику наплевать! — он пошамкал рассохшимися губами и ворча,что, мол, хлеба и вина уйдет в два раза больше обычного, а он, дескать, на этоне рассчитывал, удалился в кухню. По дороге он еще что-то бубнил в этом духе,кажется, относительно нашей легкомысленности.

Заратустра добродушно смеялся, провожая старика и взглядом,и каким-то забавным напутствием. Я же, напротив, отпустил печальную сентенцию:

— Если он прав, то стариков значительно больше, чемможет показаться на первый взгляд.

— Когда ты так говоришь, то сам становишьсястариком, — строго сказал Заратустра и направился в комнату.

— А как избежать такой старости? — спросил я,когда мы усаживались за большой деревянный стол.

— Никогда не спрашивай меня о том, что ведет в никуда, —угрюмо произнес мой наставник, — этих дорог слишком много, слишком. Путь вникуда — не движение, а топтание на месте. В лабиринте много тупиков, а у тебялишь одна жизнь. Не трать жизнь на смерть, даже если за одну жизнь тебе готовыдать две тысячи смертей. Количество пустоты не переходит в иное качество.

— Зар, так жизнь все-таки одна?

— Одна, — протянул Заратустра, укладывая голову навытянутые по поверхности стола руки.

Он удивлялся моей несообразительности, но, казалось, еще неразочаровался во мне полностью.

— Но, — я был в замешательстве, — ты говорил,что я умер тогда, а сейчас…

— Что? — устало протянул Заратустра, явно несобираясь отвечать на поставленный мною вопрос.

— А сейчас я живой! — обида застряла у меня вгорле.

— И что тебе непонятно?

— Так одна?!

— Одна, — ничуть не сомневаясь, но растерявшись отмоей упрямой настойчивости, подтвердил Заратустра.

Старик, проявив изрядную сердобольность, накрыл наконец настол, разлив, правда, по дороге вино и роняя хлеб… Заратустра добродушно подтрунивалнад стариком, а тот, смущаясь своей старческой неловкости, но сохраняянапыщенно грозный вид, отвечал ему тем же.

Мы поужинали. В сумерках плохо освещенной комнаты мойтоварищ казался еще более загадочным. Я допивал вино в своей кружке, искосапоглядывая на Заратустру, и мучился одним вопросом: это банальное нарушениемышления или что-то, в чем я до сих пор не разобрался?

— Истина невыразима, ее не разложишь пополочкам, — протяжно говорил Заратустра. — Разъять на элементы можновсе, что угодно. Дурное дело не хитрое, братец. Дети искали душу, детиразрезали по частям лягушку. Кишки нашли, а жизнь ускользнула, — онпосмотрел мне в глаза, проник в святая святых и протянул свою сильную руку моейвеликой растерянности. — А ты вот пойми, не членя. А? Зачем членить-то?Что, страшно тебе? Думаешь, по отдельности легче справиться? И сдалась тебетакая победа? Победа над трупом! Хорош, нечего сказать! Молодец! — тутголос его стал совсем тихим. — И не жалко тебе? Куда ты спешишь? А?… Еслиможно понять, то нельзя будет не понять. А нельзя — так чего ж ты копьяломаешь?

Потом мы вышли на крыльцо и удобно расположились на егостарых, скрипучих ступеньках. Я достал табак из дорожной сумки, и мы закурили.Разговор складывался сам собою, мы то шутили, то вдруг замолкали и черезкакое-то время снова смеялись, как, бывает, смеются два мальчика. Тишинаманящего сна подступала все ближе и ближе, обнимала и нежила нас, окутывая совсех сторон своей заботливой дремотой.

Приятное расслабление, сдобренное домашним вином, теплойусталостью растекалось по всему телу. А фривольные звезды подмигивали нашимленивым взорам, привораживая своей холодной загадкой, В какой-то момент мнепоказалось, что они словно бы удаляются, желая увлечь за собой и нас. О наивныесладострастницы! Нам было слишком хорошо здесь, на Земле.

Странно, но темнота окружавшего леса не путала, а напротив,обнадеживала и располагала, в нее хотелось войти. Я задремал, а проснулся ужетолько утром, на полатях, бережно укрытый медвежьей шкурой. Заратустры не было…

Нежные лучи утреннего солнца проникали в комнату сквозьузкое прямоугольное окошко под самым потолком. Я потянулся, ощущая приятнуюсладость во всем своем отдохнувшем, но еще вполне спящем теле. Давно у меня небыло такого глубокого и спокойного сна, наверное, с самого детства…

«Что было прошлым днем? Где я?», — и я вспомнилвчерашний вечер, моего нового друга, улыбнулся и перевернулся со спины на бок.Но в этот момент сильный испуг пронзил все мое существо: «Где он? Где?!» Явскочил и, шлепая босыми ногами по холодному деревянному попу, поспешил кдвери.

Солнце остановило меня на пороге. Его тепло растопило моеволнение, я замер. Лес словно сказочный, в ризе мягкого утреннего света, былдобр и весел. Я медленно шел по единственной дорожке, ведущей от дома туда, гдевиднелась белая гладь реки.

Еще не достигнув берега, я услышал радостные крики, плескводы и завораживающий смех.

По берегу на точно таком же, как у меня, но только синем«Trek'e», рисуя круги, что-то крича и смеясь, поднимая в воздух столпы водянойпыли, колесил Заратустра.

— Утро пришло! Небо распахнулось светом! Птицыпроснулись, и звери покинули свои норы! Грядет день Человека! — кричалЗаратустра. — Вставай, лежебока! Вставай и не забудь разбудить в себеЧеловека! Не тоже спать, ибо день уже начался! Начался день Человека! Скиньпокровы сна, зри!

И я смотрел. Я смотрел, как этот счастливый человек,красивый в своей неуемной радости, ловил порывы ветра и отдавал им на откупблестящие струи воды. Наконец Заратустра поравнялся со мной.

— Ну что? Купаться?

— Купаться! — ответил я.

Скинув одежду, какая на ком была, мы бросились в водунаперегонки и хохотали, орошая друг друга теплыми, светящимися брызгами.

Вода держала нас на поверхности, не пуская в свои холодныенедра, течение несло, а птицы, весело щебеча, пикировали вниз, словно бы желаяприсоединиться к нашей беззаботной радости. Заратустра напыщенно грозил импальцем: