Мама для чужого сына - Елена Левашова

Иностранцы никогда не поймут русскую душу. Она бездонная, как глубокий колодец. Безграничная и удивительная, как Байкал. Непонятная. Опасная. Ведь рубит русский человек сплеча и любит так сильно, что захватывает дух… И ненавидит до смерти, прощает и не прощает, пьёт или танцует – всё русский делает от души, навыворот, искренне. И терпит так же… До последнего вздоха.

Я восхищался ею – Личка предала подругу и поехала в тайгу искупить вину. Выстрадать или заслужить прощение – наверное, только так она могла жить дальше. Приложить нечеловеческие усилия и сделать невозможное. А я… Уже тогда был ею так очарован, что согласился поехать вместе. Мы бродили по глубокому снегу и искали пропавшего Федьку Горностая – приятеля Лики, пели под гитару, ловя в бликах огня из печи возбужденный блеск глаз друг друга…

А потом Личка фыркнула, вышла из круга мужиков, уставших после дня поисков, и проворковала:

– Джордан, ты не поможешь мне растопить баню?

Ты тогда не знала, с кем связалась, Эндж… Пробудила спящий вулкан, в котором сгорели мы оба. Я шел в дышащую паром баню, как агнец на закланье. И такой же пьяный хвойный туман поселился тогда в моей голове.

– Лика, мне нужно помыться, – тихо шептал я, любуясь ее чистыми раскрасневшимися щеками, длинными, струящимися до плеч волосами – сейчас они стали еще длиннее, омутом зеленых глаз.

– Нет, так даже лучше, – шелестела она. – Мне нравится, как ты пахнешь.

– Нравится? Точно, Эндж? Тебе нравится запах моего пота?

– Да, Джо! Я… хочу. И… мне нравится.

А я тонул в зеленой бездне и видел – не врет. Отдается до самого донышка и хочет так сильно, что мутится разум.

Глупая, смелая малышка, возомнившая себя роковой обольстительницей, она испугалась моего порыва. Страстных поцелуев, больше похожих на укусы, ласк жадных, животных, неистовых… Ты сама этого хотела, детка, теперь держись…

– Я хочу, Джо…

Личка обнимала меня, обжигала касанием нежных пальчиков, гладила мою вздымающуюся грудь, ниже… Ласкала крепкий ствол, повторяла пальчиками рисунок вен, сжимала, трогала…

Я подхватил ее за ягодицы, с силой сжал, чтобы насадить на себя, но она вмиг остудила мой пыл всего одной фразой:

– У меня еще не было мужчины…

А потом добавила, шевельнувшись в моих руках так, что острые соски оцарапали мою влажную от пара грудь:

– Ты же не остановишься, Джо? Я прошу тебя…

Мне так хотелось взять ее прямо у стены, долбиться что есть мочи, сплетая нашу общую страсть в тугую плеть, но я спустил Энджи с рук и усадил на лавку. Она что-то щебетала, трясла головой, отчего ее пышные длинные волосы подрагивали, но я широко развел ее ноги склонился к нежному лону… Ласкал ее ртом, поддевал чувствительный бугорок, с наслаждением вбирая в себя ее соки. Эндж с силой сжимала края лавки, стонала протяжно и шептала мое имя… Оно разносилось по стенам предбанника, подхватывалось зловещим таежным ветром: «Джо… Джо…».

– А-ах, господи. Джо!

Нутро скручивает от одного воспоминания о том, как она сладко кончала. Зарывалась пальчиками в мои волосы и подавалась бедрами навстречу моему рту. А потом я вошел в нее одним резким толчком, целовал ее припухшие губы и слизывал струящиеся из глаз слезы боли…

– Спасибо, – из ее уст благодарность звучала неожиданно.

– Всегда пожалуйста, Эндж. – Хрипло бормотал я, толкался в нее еще и еще, с разбега срываясь в пропасть оргазма…

Я так погружаюсь в воспоминания об этой чертовке, что не сразу понимаю: в дверь стучат.

– Да!

– Джордан… Александрович, – лепечет моя секретарша Лейла.

– Лейла Бахтияровна, ну я же просил… Ну какой я вам Александрович?

– Мы в Москве, а не в Лондоне, босс. – Чопорно отвечает она, поправляя очки в черной толстой оправе. – У нас плохие новости, Джордан. Две… И обе плохие. С какой начать?

– С любой!

– Виктор Ольшанский запустил информационную утку по федеральным каналам. И… ваша сестра Сюзанна, она…

– Ну! – встаю, чувствуя, как ноги не слушаются, а глаза застилает чернота.

– Они с мужем разбились на машине по дороге в аэропорт. Мне очень жаль, сэр…

Джордан.

– Они… они… – слова рассыпаются в горле битым стеклом. Судорожно вдыхаю воздух, чувствуя, как слабость парализует тело. В поисках опоры подхожу к столу.

– Сюзанна и Том погибли. Мне жаль, Джоржан, очень жаль. – Протягивает Лейла, нервно растирая лоб. – Сообщили сэру Алексу – вашему отцу, а он мне…

– Почему же он не позвонил мне? И… где он?

– Алекс уехал днем раньше, – стыдливо отвечает Лейла. – С Наташей.

– Черт! – вспыхиваю я. Наташа – молодая русская любовница моего папаши. Выходит, смерть дочери и зятя не явились веской причиной для его возвращения с Бали или… где он там с ней тусит? – Когда он возвращается?

– Они на Занзибаре. Я не спрашивала, сэр. Забудьте о нем, Джордан. Уже понятно, что ваши родители спихнули хлопоты на вас. Джулия сказала, что не может прямо сейчас приехать из Парижа… У нее какие-то переговоры с мишленовскими ресторанами и…

– Черт! Им всегда было плевать на нас! Всегда! Суки… – разворачиваюсь и с силой толкаю кресло. Громко треснув, оно откатывается и бьется о стену. – Черт! – смахиваю бумаги со стола и сдавливаю виски. Господи, как же так? Сюзи… Детка. Старшая сестричка. Как такое могло произойти?

– Лейла, – выпустив пар, тихо зову помощницу. Она терпеливо наблюдает за моими эмоциями и молчит – понимает, сочувствует.

– Да, сэр.

– А Мэйсон? Он был…

– Малыш тоже был в машине, но он отделался ушибами. Джордан, мы будем что-то делать? Надо узнать, куда отвезли ребенка! – не выдерживает Лейла. – И заниматься похоронами придется тоже нам с вами. 

– Сейчас… Мне надо прийти в себя. Собраться. Господи, может, авария подстроена? Как это случилось? – закрываю лицо руками, не желая показывать Лейле свою скорбь. Слезы катятся по щекам – обжигающие, как кислота, горькие… Мы с Сюзи любили друг друга. А сейчас… я лишился единственного неравнодушного человека. Теперь никого нет – я остался один, совершенно один во всем мире! Родители давно развелись. Отец переехал в Москву из-за Наташи, а мать живет в Париже с другим мужчиной. Занимается ресторанным бизнесом и живет в маленьком особняке на берегу собственного озера.