Само совершенство. Книга 3 - Вупи Голдберг

Джоанна у нас прирожденная спортсменка. Не то чтобы она любит танцевать, но выходит у нее здорово. Она вкладывает в каждое движение силу, и мисс Деббэ то и дело напоминает ей: балет — это изящное искусство, а не соревнования по прыжкам с шестом.

А вот я… не хочется даже самой себе признаваться, но я танцую отвратительно. То есть просто ужасно. Я вечно шагаю не туда, по сто лет учу каждое движение, а когда выучу, все равно все перепутаю. И даже когда мисс Деббэ меня хвалит — а это бывает очень-очень редко — я прекрасно вижу, что развернула ногу чуть сильнее, чем следовало бы, или недостаточно выпрямила пальцы. И чем больше я стараюсь, тем хуже у меня выходит. Другие девочки тоже путаются, но словно бы не замечают этого, а я вижу каждую свою ошибку. И это меня очень огорчает.

А что хуже всего — я ведь люблю балет. Я все время смотрю диски с балетными постановками. Я мечтаю стать прима-балериной, как мисс Камилла Фримен. Несправедливо же — Джоанне на балет наплевать, а Джессика охотно променяла бы его на стихи и свой зверинец, — но при этом обе они так хорошо танцуют!

Завтра в балетной школе будут рассказывать про концерт ко Дню Благодарения. Танцуй я получше, ждала бы этого дня с нетерпением. А так я его только боюсь. Из рук вон плохо танцевать дважды в неделю на занятиях — и то неприятно, а уж из рук вон плохо танцевать на сцене перед полным залом — это сущий кошмар.

Кто-то стучит в дверь.

— Ну что еще, Мейсон? — кричу я.

Дверь открывается, и я вижу не только Мейсона, но и Джессику с Джоанной у него за спиной. Все говорят, что мы с сестрами абсолютно одинаковые, но стоит присмотреться, и сразу поймешь, какие мы разные. У Джоанны руки и ноги тонкие и мускулистые от занятий спортом. Джессика — та потолще, и взгляд у нее мягче.

— Мы идем играть в баскетбол, — говорит Джоанна. — Хочешь с нами?

Наш дом стоит почти в самом конце квартала, совсем рядом с небольшим парком. В парке есть баскетбольная площадка. Мейсон и Джоанна часто играют там в баскетбол, да и Джессика порой ходит с ними.

Но я не хочу перепачкать одежду. И в баскетбол играть не умею. А даже если бы и умела, все равно ничего бы у меня не получилось. Мне и так завтра изображать дурочку в балетной школе, так зачем еще и сегодня позориться?

— Спасибо, не хочется, — отвечаю я.

— Ну хоть раз попробуй, Джерзи, — говорит Джессика. — Это же весело!

— Спасибо, не хочется, — повторяю я. — Мне надо вот эту книжку прочесть.

Они уходят, а я опускаю книжку и гляжу в розовый потолок. Через несколько минут я слышу их смех и шум в парке. Я иду к окну и смотрю, как они играют. В сумерках сестры и брат кажутся маленькими, будто игрушечными.

Я думаю о завтрашней репетиции. Вот бы случилось чудо, и я стала бы порхать по сцене. Но нет, этого не будет. Я снова опозорюсь. После концерта все будут веселые и счастливые, а я буду вспоминать каждую ошибку, которую сделала во время танца.

Ничего не изменится. Я так и останусь белоснежной и аккуратненькой балериной, хуже которой нет на свете.

На следующий день мама отводит нас в балетную школу «Щелкунчик». Джоанна несется впереди на скейтборде, а Джессика рассказывает маме о том, какая умничка ее игуана Герман и что она вытворяла сегодня утром. Уж не знаю, как можно называть игуану умничкой. Лично мне в комнату Джессики ночью даже входить страшно — в террариуме скребется Герман, а в клетке горят красные глаза крысы по имени Шекспир.

Я иду позади всех — отчасти потому, что неумехе вроде меня странно было бы торопиться на занятия, а отчасти оттого, что я стараюсь не наступать на трещины на тротуаре. Это не так-то просто, потому что уже наступил октябрь и повсюду лежат опавшие листья. Воздух пахнет осенью. Я глубоко вдыхаю этот запах и перескакиваю через замеченную в последний момент трещину. Она необычно большая, пересекает весь тротуар и выходит на проезжую часть. Может, из квартиры сверху упало пианино или еще что-нибудь тяжелое? На всякий случай я стараюсь идти подальше от стены дома.

— Успешно вам позаниматься, красавицы мои, — говорит мама у школы и поплотнее запахивает плащ. — Сегодня вас забирает папа.

— А почему? — спрашивает Джоанна, подбрасывая скейтборд в воздух и ловко его подхватывая. — Он же нас никогда не забирает.

— Мне нужно на работу, — говорит мама.

Мама работает юристом. Обычно она занята неполный день, но в последнее время у нее много работы, какое-то большое дело. Когда она про это большое дело говорит, я так и представляю себе огромную папку с надписью «Дело», такую большую, что в ней может поместиться вся наша семья и еще мебель влезет и большой телевизор. Интересно, где в папке розетка для телевизора, думаю я… и тут понимаю, что мама еще что-то говорит.

— …очень много работы. Может быть, нам придется кое-что изменить.

— Что? — спрашивает Джессика.

Несколько девочек из нашего класса протискиваются между нами и поднимаются по лестнице. Мама смотрит на часы и говорит:

— Не волнуйтесь, милые, ничего особенного. Вечером поговорим.

С этими словами она целует нас в макушки.

Джессика смотрит на меня, а я — на Джессику. Что-то тут нечисто.

— Бегите, а то опоздаете, — мама дожидается, пока мы начнем подниматься ко входу, а потом поворачивается и подзывает такси.

— И что бы это значило? — говорит Джессика, морща лоб.

— Без понятия, — отвечает Джоанна. — Но мама ведь сказала — ничего особенного. Пошли.

Она поднимается, перепрыгивая по три ступеньки за раз, а мы идем следом.

Мы входим в раздевалку и здороваемся с Эпатой, Алекс, Террелой и Брендой.

— Буэнос диас! — говорит Эпата. Папа у нее итальянец, а мама из Пуэрто-Рико, поэтому Эпата говорит по-английски, по-испански и по-итальянски, причем иногда — на всех трех языках одновременно. — Где это вы застряли? Вы же обычно рано приходите.

Сегодня на Эпате трико и колготки пронзительно-оранжевого цвета. Она похожа на светящуюся палочку из тех, что продают на улицах на Хэллоуин. Как вообще можно получить такой цвет? Может, краска радиоактивная? Но ведь радиоактивной краской не красят детскую одежду, правда же?

Засовывая скейтборд под скамейку, Джоанна поясняет:

— Мы ждали Джерзи. Когда она завязывала шнурки, одна петля на бантике оказалась чуть-чуть больше другой, вот она ее и поправляла. Каких-нибудь двадцать минут, и готово дело, — Джоанна закатывает глаза к потолку, а девочки смеются.

Я краснею.

— Очень смешно, — говорю я и снова думаю о том, что мисс Камилла была единственным ребенком в семье. Может, какая-нибудь семья не прочь удочерить аккуратную, хорошо воспитанную девятилетнюю девочку? Это ведь куда лучше, чем брать младенца, который все время пускает слюни и пачкает подгузники.