Кутюрье Смерти - Брижит Обер

Терьер просто надрывался. Марсель осторожно приблизился к распростертому телу — оно было неподвижно, из кучи отбросов торчали только ноги — и услышал рев приближавшихся сирен.

— Вы видели, что произошло? — задал он вопрос, стараясь оттянуть тот момент, когда должен будет наклониться и взглянуть на тело.

— Эт, эт… — икнула дама, не отнимая платка от лица.

Шоковое состояние, поставил диагноз Марсель. Эти пожилые дамы очень впечатлительны. Ладно, хватит оттягивать неизбежное. Он опустился на колени рядом с лежащим среди мешков с мусором мужчиной и уже было собирался положить руку ему на плечо, как вдруг застыл с выпученными глазами.

Во-первых, потому что мужчина, о котором шла речь, был более чем мертв. Во-вторых, потому что речь шла не совсем о мужчине. Проблема была в том, что и женщиной его назвать было невозможно. Если на теле и были брюки, расстегнутая ширинка которых позволяла удостовериться в безусловно мужской анатомии определенных частей тела, то голова, наполовину погребенная под овощными очистками, была головой красивой блондинки с голубыми глазами.

Разрешение этой анатомической несуразности коренилось не в трансвестизме, не в гермафродизме, а попросту в швейном деле. И действительно, аккуратно отсеченную от тела женскую голову присоединили к мужской шее размашистые черные стежки. Их было хорошо видно — неширокая черная полоса на уровне сонной артерии. И это не все, понял Марсель, которого выворачивало на его собственные ботинки, руки тоже пришиты: старые морщинистые руки в коричневых пятнах, к тому же не хватало, да, не хватало одной руки, точнее — куска руки: его как будто… отгрызли…

Он согнулся от непреодолимого приступа рвоты, пока его коллеги заполняли переулок.

— Ну что, Блан, обед не пошел впрок?

Капитан Жанно из криминальной полиции, прозванный Жан-Жаном, смерил взглядом блевавшего Марселя. Тот мгновенно выпрямился.

— Изв'ните, инспект… мой капитан!

Ему было тяжело привыкнуть к новым предписаниям, и он так и не понял, нужно говорить «капитан» или «мой капитан».

Капитан же тем временем взглянул на тело и отвернулся, при этом ни один мускул не дрогнул на его холеном загорелом лице.

— Какую только мерзость не увидишь, — процедил он сквозь сжатые губы.

Невозмутимый, циничный и жесткий — именно такой образ выбрал для себя Жан-Жан с тех пор, как поступил на службу. Он провел свое отрочество, подражая крутым героям американских триллеров, и как следователь чувствовал себя ближе к Малко Ленжу[1], чем к Жюлю Мегрэ.

— Костелло, очисти базар от этих болванов, чтоб духу их здесь не было, и заткни псину, будь добр, — бросил он помощнику, которому прилизанные седеющие волосы, выкрашенные в черный цвет, и тоненькие усики придавали сходство с неаполитанским сутенером, коим его отец всю жизнь и был.

После того как его супруга отошла в мир иной по причине сифилиса, Костелло-отец отправил сына во Францию, к своей сестре, весьма набожной вдове, и Антуан Костелло получил прекрасное образование в религиозной школе. Но — вероятно, под влиянием наследственности, примером в одежде и поведении для него до сих пор оставались сутенеры 50-х, однако никто не осмеливался ему об этом сказать, потому что человеком он был крайне образованным, для него не было большего счастья, чем переводить стихи Малларме на древнегреческий.

Сплетя свои длинные пальцы пианиста — или душителя, — лейтенант Костелло предложил начинавшему собираться люду:

— Не будете ли вы столь любезны отойти подальше? Зрелище сие, хотя и поучительно, не из веселых.

Ошеломленные столь заковыристой речью, зеваки попятились — мужик-то, оказывается, к тому же легавый.

Костелло поднял дрожавшую собачонку и протянул ее владелице, которую одна из соседок, одетая на антильский манер, отпаивала холодной водой.

— Этот представитель семейства псовых нуждается в регидратации, — сообщил он соседке, которая открыла рот и закрыла его, не находя ответа на вопрос, почему шавка на языке легавых превратилась в «представителя семейства псовых».

Другой помощник Жан-Жана, Рамирес, наклонил волосатое тело весом в центнер над трупом — его толстые ляжки дрожали под легким полотном бежевых брюк, мясистый рот был раскрыт.

— Шеф, шеф, в'вид'ли, вид'ли, шеф, эта псина сожрала его руку, в'д'ли, шеф? — заикаясь, вопрошал он, выпрямляясь, все еще багровый от проделанного усилия; его сарделькообразные пальцы пробежали по седым, плохо постриженным волосам.

Жан-Жан, от души презиравший своего вульгарного и жирного помощника, молча вздохнул, сдув невидимую пылинку со своей рубашки фирмы «Лакост» цвета лососины.

— Лжец! Мой Зузу никогда бы не позволил себе такого по отношению к не представленному ему господину, никогда!

Старая дама, оскорбленная в лучших чувствах, трясла носовым платком со следами блевотины перед носом у задыхавшегося Рамиреса.

Жан-Жан отечески похлопал Марселя по плечу.

— А может, это Марселю захотелось перекусить, а, Марсель? — счел необходимым спросить капитан, к большому неудовольствию Костелло, который не выносил проявлений цинизма. — Успокойтесь-ка, дамочка, — быстро добавил Жан-Жан, — идите сюда. Я — капитан Жанно, и вы поступаете в мое распоряжение.

Снова зарядил дождь, его капли, как звуки грустной песенки, стекали по коже. Антуан Костелло под насмешливыми взглядами товарищей осенил себя крестным знамением.

— И за тебя я тоже буду молиться, когда ты умрешь… — сообщил он Рамиресу.

Тот, поднеся руку к скрытому под складками жира сердцу, запротестовал:

— Не кликай беду, Тони!

Скрипнув тормозами, остановилась «скорая». Два молодых санитара в белых халатах спрыгнули на землю, отпихнули стоявшего у них на пути Марселя. Уставившись на Жан-Жана, тот говорил себе, что, с одной стороны, этот грязный мудак действительно вообразил себя легавым из какого-нибудь фильма, а с другой — впервые ему будет что рассказать своей будущей бывшей жене…

— Вот бардак! — выругался один из санитаров, поднимая тело.

И это еще было слабо сказано.

Выходя из автобуса, коротышка поскользнулся, едва не разбив лицо. Какой-то верзила расхохотался. Коротышка спокойно посмотрел на него. Верзила отвернулся.

Люди — как собаки, им нужно показывать, кто хозяин.

Едва переступив порог своего дома, он бросился на канапе — старинный мягкий диван, наследство некой тетушки, которую он едва знал. Включил ящик. Это был большой новый телевизор: суперплоский экран, жесткий прямоугольник — цифровые технологии, что говорить. Он любил телевизор. Подписался на кабельное. Тридцать шесть каналов — щелк-щелк-щелк — день и ночь напролет, от зари до зари: шум, картинки, музыка, постоянный калейдоскоп движущегося мира. А движение он любил. Коротышка включил Евроспорт.