Мемуары двоечника - Михаил Ширвиндт

— Таточка, не волнуйся, я врач, я знаю, что говорю! Все это не так страшно. Он еще маленький, еще все может измениться. Он, скорее всего, выправится! Не переживай!.. — Говорил он все это человеку, который считал, что содержимое коляски — самое прекрасное произведение природы и если не эталон красоты, то очень близок к нему… После этих смотрин мама два года не разговаривала с Аркановым.

Ну не такой уж и страшный

Все эти мистические и скандальные моменты детства открылись мне значительно позже, а тогда я жил себе веселой и шумной детской жизнью в роскошной девятикомнатной квартире в самом сердце Москвы — в Скатертном переулке. Главным достоинством этих хором для меня было — общение! Какому еще ребенку доводилось разделять любовь сразу пятнадцати домочадцев! Не знаю, можно ли называть домочадцами соседей по коммунальной квартире, но для меня все они были как родные. Публика была разношерстная: интеллигентная и не очень; от рафинированных барышень до милейшего алкоголика Васи, которого в подпитии боялись все, кроме меня и, конечно же, моего папы, всегда способного найти общий язык и с Васей, и даже с рафинированными, что особенно ценно.

Этот папин конформизм, наверное, послужил основой образования нашей довольно «сложной» многонациональной семьи. Хотя нет, с многонациональностью я погорячился — их у нас было и есть всего две, зато чистейшие! По маминой, абсолютно русской линии, — столбовые дворяне и купцы высших гильдий; по папиной — чистокровные евреи литовского и одесского разлива. Предание гласит, что нашими русскими предками были знаменитые путешественники Семенов-Тяньшанский и Миклухо-Маклай! (Папа настаивает, что и лошадь Пржевальского была из наших). У мамы даже сохранилась грамота с императорской подписью и печатью, начинающаяся словами «Мы, Николай Первый, Император и Самодержец Всероссийский…», согласно которой Император Николай I присвоил моему прапрадеду Павлу Белоусову за его заслуги перед Москвой звание ПОЧЕТНОГО ГРАЖДАНИНА города Москвы.

Мамин дедушка академик Владимир Николаевич Семенов был долгие годы главным архитектором Москвы. По его плану столица строилась до недавнего времени, до эпохи точечных застроек. Прабабушка, Алевтина Михайловна, была вообще столбовой дворянкой! (кстати, от нее я получил один из главных уроков своей жизни. Когда крестьяне родового Воронежского имения подавали ей малину, близорукая прабабушка снимала очки и с удовольствием ела прекрасные, одна к одной ягоды, только что сорванные с куста. Если бы она осталась в очках, то наверняка обнаружила бы какие-нибудь червоточинки, а то и самих червячков. И все… и радость уже не та. И ты уже полностью сконцентрирован на поиске изъянов. И малина не в малину. И вот я, всю жизнь руководствуясь этим принципом, чуть что «снимаю очки»… И это «чуть что» становится приятным и безопасным. Много раз я бывал наказан за это, но по-прежнему продолжаю смотреть на проблемы сквозь прабабушкины «розовые очки». Ведь как мы знаем из букваря — «Добро всегда побеждает зло!»). Что же касается папиных предков, то они город не строили — город носил их (нашу) фамилию! Да-да, был в Литве на границе с Россией город Ширвиндт или Ширвиндас, в настоящее время, увы, полностью разрушенный. У папы даже написана книга «Ширвиндт, стертый с лица земли».

Может быть, эта чистота двух не самых совместимых кровей и сделала меня «безродным космополитом». Я с иронией отношусь и к той и к другой нации и считаю, что гордиться только своей национальностью — удел унылых неудачников. Ну да ладно…

Прадед, который построил Москву

Так вот, в коммуналке мы жили «по еврейской линии». В двух небольших комнатах: бабушка, дедушка, мама, папа и я. Дедушка Анатолий Густавович (Теодор Гедальевич) Ширвиндт был прекрасным скрипачом, музыкальным педагогом, играл в Большом театре, выступал с концертами на фронте. При этом был человеком очень застенчивым и мягким. Увы, ни его музыкальное дарование, ни застенчивость не передались по наследству ни папе, ни мне! Хотя скрипочкой папу мучили много лет, но дальше «Сурка» он не продвинулся.

Дед — единственный член семьи, кому не наступил на ухо медведь

«Сурок» — очень трогательная песенка на музыку Бетховена и стихи Гете — была вроде азбуки для юного скрипача. В русском переводе выглядит примерно так:

Припев:

Эх, как жаль, что дед не дожил до триумфа своего нерадивого ученика! Если бы он только мог увидеть, как его сын мучает скрипку и «Сурка» сольно или под не менее корявый фортепьянный аккомпанемент Андрея Миронова, выступая в Большом зале консерватории, в зале Чайковского и даже в Большом театре, и все это под овации публики, он наверняка решил бы, что мир сошел с ума!

А впрочем, может быть, он все это слышит и видит, и смеется вместе с тысячами зрителей, кто знает… Дай Бог!

Дед умер, когда я был совсем маленьким. Я запомнил его, как что-то очень мягкое и доброе.

Главное — серьезное лицо

Бабушка, или как я ее звал — Баба, Раиса Самойловна Ширвиндт (урожд. Кобыливкер), родилась, естественно, в Одессе. А где еще может родиться барышня, папа которой носит гордое и красивое имя Ицхок-Шмуэль Аронович Кобыливкер?!

«Сурок», соло на скрипке — А. Ширвиндт, партия фортепьяно — А. Миронов

Работала бабушка редактором Московской филармонии, ее знала и любила вся богемная Москва. И несмотря на то, что она ослепла, когда я был совсем маленьким, она сохранила такую энергию и жизненную силу, что многие зрячие могли ей позавидовать! На этом я тему «Бабушка» временно закрываю, так как она заслуживает отдельной одноименной главы!

В нашей коммуналке было шумно и весело. Я шастал по соседям, выклянчивал какие-то интересные штучки. Я с нетерпением ждал толстую хлебницу, которая, как и веселая молочница молоко, приносила каждый день корзину теплого хлеба. Я обожал старьевщика, который раз в неделю проходил по Скатертному переулку и кричал: «Старье берем!» И если удавалось упереть какой-нибудь старый бабушкин халат или на худой конец стопку газет, то можно было это обменять на шарик из папье-маше с резинкой!