Гладиатор - Филипп Ванденберг

– И все же, клянусь Венерой и всеми богами Рима, – воскликнул потрясенный услышанным Вителлий, – никогда еще я не видел такой привлекательной женщины!

– Возьми под уздцы свое сердце и научись сдерживать его порывы! – засмеялся Цезоний. – Не пристало мужчине вгрызаться зубами в первое же подвернувшееся красивое спелое яблоко. Прежде всего, друг, да будет тебе известно, что наивысшее наслаждение доставляют нам не эти размалеванные красавицы. Нет, Купидон, сын Венеры, утверждает, что его дают существа одного с нами пола. В каждой женщине таится дочь Даная, готовая в первую же брачную ночь убить своего мужа. Те дочери Венеры, которых ты видишь здесь, не пользуются кинжалами, хотя кое-кто из них и прячет за поясом такие серебряные игрушки. Нет, позволив тебе сделать свое дело, они убивают тебя презрением. Озолоти женщину, и она лишь усмехнется с состраданием. Мужчина же, которого ты вознаградишь, станет на всю жизнь твоим другом.

Слушая Цезония, Вителлий разглядывал окружавшую их толпу. Среди готовых предложить свои платные услуги было по меньшей мере столько же мужчин, молодых и почти совсем детей, сколько и женщин. Влиятельные политики и крупные торговцы приходили сюда в сопровождении двух, а то и четырех рабов. Выкрикивая: «Дорогу важному господину!», они прокладывали ему путь сквозь густую толпу. Один из таких господ остановился на мосту, окинул Цезония и Вителлия пренебрежительным взглядом и проговорил, обращаясь к своему рабу:

– Помоги мне облегчиться!

Поклонившись, раб подобрал край туники своего господина и осторожно извлек на теплый весенний воздух предмет его мужского достоинства. Моча плотной струей полилась в воды Тибра. Если не считать Вителлия, вряд ли хоть кто-нибудь обратил внимание на такое поведение.

Сквозь толпу двигались и сопровождаемые рабами колесницы. По большей части колесницы эти были одноосные, и запряжены в них были мулы. Боковые стенки под защищавшими от солнца балдахинами представляли собой раздвижные занавески. Когда занавески раздвигались, можно было быстрым взглядом окинуть обнаженное тело женщины, лениво отмахивавшейся от внимания зевак.

– Это самые дорогие шлюхи Рима, – сказал Цезоний, проследив за полным любопытства взглядом Вителлия. – Каждая из них считает ниже своего достоинства даже ногой ступить на пыльную мостовую Виа Фламиниа. Не встретишь ты их и в дешевых лупанариях по соседству с Большим цирком. Каждой из них принадлежат дома в лучших кварталах города, дома, в которые можно войти с одной улицы, а выйти на другую.

Продолжая говорить, Цезоний не переставал раскланиваться во все стороны, посылать воздушные поцелуи и временами почтительно произносить приветственное «Ave!». Темноволосого юношу, потягивавшего из меха красное фалернское вино, Цезоний поцеловал в щеку. Должно быть, он и впрямь хорошо известен здесь, подумал Вителлий, и в этот момент какая-то тень заслонила его от лучей заходящего солнца. Вителлий поднял глаза.

По божественному соизволению Пана, даровавшего такой удивительный вечер, чуть ли не прямо над головой Вителлия возносился паланкин, в котором с царственным видом восседала светловолосая женщина – чудесное видение, словно явившееся сюда со строк элегий великого Овидия. Восемь одетых в красное рабов держали на плечах позолоченные жерди паланкина. Красавица сидела на голубой, расшитой золотом бархатной подушке. Одета она была в аметистового цвета тунику без рукавов, в вырезе которой виднелась обнаженная тугая грудь, более крупная и более соблазнительная, чем у греческой богини Афродиты, статуи которой приходилось видеть Вителлию. Соски красавицы были позолочены, а на самых их кончиках сверкали бриллианты. Как будто стремясь еще более подчеркнуть все это великолепие, она, опираясь на локоть, с улыбкой высунулась из паланкина, так что щедрые дары, полученные ею от Венеры, оказались, словно спелые виноградные грозди, прямо перед глазами Вителлия. Он почувствовал, как кровь застучала в висках.

– Привет тебе, Цезоний! – прозвучал над его головой голос красавицы.

– Привет и поцелуй, прекрасная Лициска! – ответил Цезоний. – Да приведет красота твоей груди вновь в дрожь весь Pax Romana, весь Рим и окружающие его земли!

– Это при том условии, что у вражеских полководцев иные, чем у тебя, склонности, – засмеялась Лициска и, кивнув в сторону Вителлия, добавила: – Прекраснейшего из твоих друзей ты, я вижу, до сих пор скрывал от меня…

– Да покарает меня Меркурий, если я лгу, – перебил ее Цезоний, – но прошло всего лишь несколько мгновений с тех пор, как я впервые увидел этого юношу. Имя его Вителлий, ему исполнилось ровно семнадцать весен, и он прибыл сюда из Бононии. Хочет найти здесь работу лудильщика.

– Ты ищешь работу, юный красавец? А я-то решила было, что тебя привела в Рим жажда наслаждений. Сейчас город переполнен приезжими изо всех провинций. Флоралии, праздник богини цветов Флоры, донесли свой зов до самых дальних уголков империи. Все же мне кажется, прекрасный бонониец, не ради охоты на зайцев и козочек проделал ты столь дальний путь, а ради танцовщиц в театре, которые так искусно сбрасывают одежды перед зрителями.

Вителлий покраснел. Нет, нет, конечно же нет, хотел он ответить, но не смог произнести ни слова. Его словно завораживал сам вид этой женщины. Словно в трансе, он услышал голос Лициски:

– Послушай, Цезоний, такого застенчивого юноши мне еще никогда в жизни не приходилось встречать. Скажи, мужчина ли он вообще? Или он разделяет в любви твои вкусы?

– Это известно одним лишь богам, – пожав плечами, ответил Цезоний. – Тебе лучше спросить об этом у него самого.

Лициска протянула руку и провела ею по жесткой шевелюре Вителлия. Он поднял глаза. Эта женщина, лет на десять, самое большее, старше, чем он, пробудила в юноше неведомые ему доселе чувства.

– Ты нравишься мне, красавец из Бононии, – сказала Лициска, продолжая ерошить волосы Вителлия. И, увидев появившуюся на его лице смущенную улыбку, добавила: – Иди ко мне!

Словно по команде, один из рабов оказался рядом с Вителлием и, сложив руки в некое подобие ступеньки, жестом пригласил его подняться наверх. Вителлий взглянул на Цезония, который, ободряюще кивнув, поднял узелок юноши и бросил его в паланкин. Одним движением Вителлий оказался наверху и сел напротив Лициски. Она махнула рукой, указывая в сторону города, и паланкин без единого звука пришел в движение.

– Salve, прекрасная Лициска! – крикнул вдогонку Цезоний. – Да усыплет Флора твой путь цветами!

Несколько мгновений женщина молча смотрела на сидевшего напротив юношу, а затем спросила:

– Ты римский гражданин?

– Да, конечно, – поспешил ответить Вителлий. И почтительно добавил: – Госпожа… Я был внесен в списки во время прошлогодней переписи.

– Зови меня Лициской, – сказала красавица.

– Да, госпожа.

– Ты первый раз в Риме? – засмеялась Лициска.

– Да, – ответил Вителлий. – Да, Лициска.

Вителлий не только впервые был в Риме, он впервые в жизни покинул Бононию, впервые в жизни оказался один, предоставленный самому себе, на чужбине. Впервые в жизни он сидел в паланкине, с трудом сохраняя равновесие на покачивающемся сиденье. Впервые в жизни напротив него была женщина, подобных которой ему никогда не приходилось встречать. Прекрасная, как рожденная из морской пены Афродита, она предлагала свои прелести ему, лудильщику Вителлию, никогда еще не спавшему с женщиной.