Гладиатор - Филипп Ванденберг

Увидев Вителлия, Сульпиций широко ухмыльнулся и осветил своим факелом внутренность паланкина. Без малейшего смущения Лициска объяснила:

– Это Вителлий. Он прибыл из Бононии, и я подобрала его на мосту через Тибр.

– Приветствую тебя, юноша, – размашисто взмахнув рукой, произнес Сульпиций и, повернувшись к Лициске, продолжал: – Весь мир стекается сегодня в Рим, все забито приезжими. Счастлив тот, кому удается найти крышу над головой. Большинству придется ночевать под открытым небом.

– В этом доля и твоей вины, – ответила Лициска. – Бои твоих гладиаторов собирают все большие толпы людей. – Повернувшись к Вителлию, она пояснила: – Мой верный друг Сульпиций Руфус руководит самой большой в Риме школой гладиаторов, его ретиарии прославлены во всей империи. Никто не владеет трезубцем и сетью так, как они.

Сульпиций Руфус сделал шаг назад и поднес факел к стене, на которой виднелась сделанная красной краской надпись. Лициска неторопливо прочла:

Лициска захлопала в ладоши.

– Мы все придем и громкими криками будем поддерживать идущих на смерть.

Руфус снова подошел к паланкину.

– Не хочешь ли посетить Cena Libera… Вольную Вечерю? Я как раз направляюсь туда. Можешь взять с собой и этого юношу. Для всех нас это было бы большой честью.

Несколько мгновений Лициска колебалась. Вольная Вечеря устраивалась накануне больших гладиаторских боев. В преддверии близкой смерти (но, может быть, и громкой победы, которая могла принести свободу и даже богатство) гладиаторы возмещали недели и месяцы тяжкого труда, которому сопутствовало воздержание от вкусной еды, вина и женщин. На Вечере могли присутствовать и посторонние. Влекло их туда стремление пощекотать нервы. Зрелище умирающего на арене гладиатора само по себе было привычным и не представляло ничего особенного, но совсем иное дело увидеть его пытающимся заглушить отчаяние вином или женскими ласками. Такую возможность Лициске упускать не хотелось.

– Хорошо, – сказала она, протягивая руку к Вителлию, – мы придем.

Школа гладиаторов располагалась у подножия Авентинского холма. Руфус вместе с обоими своими рабами шел впереди паланкина Лициски. Размахивая факелами, рабы прокладывали дорогу сквозь толпу. Многие узнавали Сульпиция Руфуса и, хлопая его мимоходом по плечу, восклицали: «Да будут Марс и Фортуна благосклонны к тебе!», «Задай хорошенько этим изнеженным помпеянам!» или «Дай нам увидеть побольше крови!» Руфус благодарил их, поднимая сцепленные руки над головой. Судя по всему, в Риме он пользовался популярностью, хотя и не большей, чем какой-нибудь известный актер или хозяин борделя.

Перед школой гладиаторов – длинным трехэтажным зданием, в выходившей на улицу стене которого было всего лишь несколько маленьких окон, – столпились сотни людей. По большей части это были женщины и совсем еще юные девушки. Ярко размалеванные и не слишком скромно одетые, они, громко выкрикивая имена гладиаторов, пытались пробиться внутрь. Два бритоголовых темнокожих раба, каждый ростом чуть ли не с колосса мемносского, с бесстрастными лицами преграждали вход полным разочарования римлянкам.

Судорожно всхлипывая и с мольбой протягивая руки, какая-то сорокалетняя матрона, наверняка уже успевшая свести в могилу своего мужа, выкрикивала: «Возьми меня, Пугнакс, пока ты все еще среди живых!» Другая, по щекам которой стекала размытая слезами краска, скулила: «Цикнус, Цикнус, властелин женских душ, воткни в меня свое копье, прежде чем кто-то пронзит тебя самого!» А третья – лет, может быть, двадцати, с уложенной в виде башни прической – вздыхала, закрывшись руками: «О Мурранус, врачеватель душ ночных бабочек. Никогда больше не усну я в покое и мире».

В жаждущей острых ощущений толпе было немало праздных зевак, всегда стремящихся туда, где можно бесплатно попировать и покутить. Больше всего, однако, было женщин, которые, понимая, что, быть может, в последний раз видят своих идолов, хотели отдаться им. Вид происходящих перед глазами многих тысяч людей схваток не на жизнь, а на смерть странным образом стимулировал сексуальные потребности женщин. Разделить ложе с удачливым ретиарием или фракийцем было жизненной мечтой почти каждой римлянки и многих римлян. Рабам, занимавшимся уборкой в школе гладиаторов, приходилось каждую неделю стирать со стен непристойные картинки, намалеванные жаждущими любви женщинами.

– Прочь с дороги, вы, пьяницы и шлюхи! – крикнул Сульпиций Руфус, направляясь к обрамленному колоннами порталу здания.

Толпа расступилась перед размахивавшими факелами рабами. Паланкин опустился на землю. Лициска раздвинула занавески, и в рядах ожидающих перед входом послышались перешептывания. Вителлий с любопытством огляделся вокруг.

– Пойдем, – сказала Лициска, беря юношу за руку.

В зале при входе, празднично освещенном и украшенном цветами, рабы из числа домашней прислуги обрызгивали входящих смешанной с шафраном водой. На пороге внутреннего дворика привезенные из Александрии рабы, прислуживавшие за столом, поливали руки гостей ледяной водой. Следуя примеру Лициски, Вителлий протянул руки, затем стряхнул воду с ладоней и вытер их о курчавые волосы подбежавшего к нему маленького темнокожего александрийца.

В расположенном под открытым небом и окруженном колоннами дворе, в иное время служившем для упражнений и тренировочных боев, были расставлены подковой длинные, покрытые белым полотном столы. Вителлий зачарованно смотрел на шумное сборище мускулистых, в большинстве своем бородатых мужчин – их было, должно быть, больше сотни, – содрогаясь при мысли о том, что завтра к этому же часу многие из них будут уже мертвы. Зарубленные, заколотые, забитые до смерти… Вителлий судорожно сглотнул.

– Эй вы, пожиратели полбы! – рявкнул Руфус. – Глядите, я привел к вам прекраснейшую из женщин Рима.

Галдящая толпа начала умолкать, и постепенно воцарилась полная тишина. Все смотрели на Лициску, которой явно по душе было такое внимание. Внезапно один из гладиаторов ударил своим кубком о стол, его примеру последовал другой, затем еще и еще один, а через мгновение уже сотня кубков стучали по доскам столов. Лилось вино, летели на пол тарелки, переворачивались блюда с фруктами и вазы с цветами. Затем овация понемногу утихла, и Руфус проводил Лициску и Вителлия к одному из лож в торце стола, на которых римляне имели обычай возлежать во время пира. Затем он поднял правую руку, подавая знак музыкантам. Одетые в красное рабы заиграли на табиях – духовых инструментах, издававших звуки, подобные звуку гобоя. Их ритм подхватили цитры, звучавшие подобно ксилофонам. В такт музыке из темного прохода между колоннами начали, танцуя, появляться прелестные римлянки, каждая из которых почитала за честь усладить последние часы гладиатора.

Лициска возлегла на пиршественное ложе. По правую руку от нее разместился Сульпиций Руфус, а по левую – Вителлий.