Флейта - Мара Вересень

2

Я бы покривила душой, если бы сказала, что не ждала его. Ждала. Сначала обычно, словно ничего не было, и он этим утром, ворча и роняя вещи в тесной ванной, собирался в Управление, потом, так же ворча, выпивал кофе, успевавший к этому моменту остыть до приятной температуры, обнимал меня одной рукой на бегу или целовал в висок или просто касался ладони горячими пальцами и кривовато улыбался. Он так и не научился улыбаться как следует. Разве что глазами, но мне кажется, это видела только я. А потом он будто бы просто ушел на работу, только обнять забыл. Наверное, опаздывал. Я даже почти в это поверила.

Не торопясь разобрала брошенные вчера зелья, навела порядок на одном из стеллажей в лавке, полюбовалась своими сокровищами в чайной комнате, потом пришли один за одним несколько покупателей, и я отвлеклась.

Вспомнила, что нужно в магазин, оделась и вышла. Встретила Аманду, и мы сходили с ней в кафе на поздний обед.

Веда привычно ворчала о ценах и о том, что почерпнула из слухов, газет и личного опыта. Больных мором становится все больше, и сделать с этим ничего нельзя, только запирать внутри поселения неважно каких размеров, а потом упокаивать. И пусть до Нодлута еще не докатилось, но в приграничных провинциях — сущий кошмар. В городе не осталось ни одного мало-мальски грамотного некроманта, все там или попрятались по соседям, потому что темный дар — это смертный приговор. Инквизиция временно расширила список ритуалов на добровольно отданной крови, не только своей. И вообще много послаблений для темных. При УМН из вампиров и оборотней создали специальные отряды, чтобы ловить мелкую нежить. Полукровок туда тоже берут. Так и зовутся — ловцы. Раньше такое только в регулярных частях было, а теперь и в городе. И вообще, возможно, грядет всеобщая мобилизация, если будет кого мобилизовать.

Всякая шушера распоясалась, вроде бродячих торговцев и попрошаек. От крыс и мелких вредителей просто житья нет в простых домах. Обычная охранка не спасает, пришлось нанимать студента-темного и стоять над ним, пока он отвращающий контур вокруг дома чертил, неуч, но не огрызался, когда почтенная веда просила поправить, и запитал сильно. Хороший некромант выйдет, из Нери вроде. Дожились, сопливым мальчишкам с третьего курса теперь лицензию выдают.

Веда говорила и говорила, и ее слова хорошо ложились на болтающуюся у меня в голове мелодию. Не знаю, где я ее могла слышать, а теперь не избавиться никак.

Я, чтобы Аманда не думала, что не участвую в беседе, скромно пожаловалась, на Ворнана, которого почти никогда нет дома, а возвращается дерганый и будто лично по склепам и стокам лазал, хотя его работа других туда отправлять. Но в свете происходящего, не было ничего удивительного в том, что руководящему звену пришлось вспомнить начало карьеры.

Расстались мы вполне довольные друг дружкой: Аманда выговорилась, а у меня день почти закончился. Сумерки еще только подступали, в теплом воздухе пахло камнем и сиренью, и все было полупрозрачным и немного нереальным. Странного оттенка заходящее солнце подкрасило макушки крыш, дома казались облитыми розоватой глазурью. Статуя в фонтане — какие-то абстрактные девы с кувшинами в изящных позах — тоже были в этой глазури. На их бедрах и плечах смотрелось интереснее, чем на крышах. А вода в фонтане подпевала мелодии у меня в голове.

— Тихо, тихо меж теней вслед за флейтою моей, — шелестели струйки.

Я шагнула к дому и замерла, он был словно неживой, темный.

Это от того, что там никого нет? Или от того, что там нет Ворнана? Но он ведь просто ушел на работу. Или просто… ушел.

Я моргнула, зажмурилась, и постояла, успокаивая разошедшееся сердце, а когда открыла глаза, все было серым. Свет, призрачный и блеклый шел сразу отовсюду. Тень от фонтанных дев, вытягиваясь, ползла по камням, приобретая гротескные очертания ярмарочного фигляра с дудочкой. И… будто все звуки исчезли, только фонтан журчит-напевает.

— Теплой лапкой по камням ты беги скорее к нам. И закатом пуховым, синим сумраком ночным. Тихо, тихо, мягко тьма Убаюкает тебя.

Над крыльцом лавки с покосившимся навесом беззвучно покачивалась вывеска. Сквозь провалились ступеньки, ведущие к двери, пророс бурьян, в левой витрине не было стекол, и оттуда торчали колючие плети дикой розы.

Я хотела кричать, но здесь у меня нет голоса.

Из стиснутого в панике пакета посыпалось. Яблоки, неестественно красные, поскакали по присыпанной пылью мостовой. Одно ткнулось в бортик разговорчивого фонтана. Оттуда, из-за бортика, высунулась тонкая рука и цапнула фрукт за бочок, послышалось сопение, потом поверх мокрого округлого края легли пальчики, показалась русая выгоревшая макушка, сероватая, как всё здесь. Сквозь пряди смотрели невозможно красивые глаза-звезды в пол-лица.

— Не ходи, — прошелестел голос, вплетаясь в шепот-звон воды, — или станешь, как я.

Нос кнопка сморщился, странный ребенок, не понять, девочка или мальчик, привстал, удивленно повертел яблоко в руке, будто не знал, что с ним делать, лизнул, открыл ротик с мелкими-мелкими зубами, надкусил кожицу, скривился и пожаловался:

— Холодно… Мне холодно… Где?

Я хотела кричать, но здесь у меня…

На плечо легла рука, я вздрогнула всем телом и обернулась.

— Где, спрашиваю, пятнадцатый дом, дамочка, — пробасил чуть зеленоватый, явный полуорк с огромным баулом. — Уже минут двадцать тыкаюсь. Спишь, что ли? Добро растеряла.

— Между тринадцатым и семнадцатым пройдите во дворик, он там, — проговорила я, ошарашенно глядя по сторонам. Улица как улица, сирень пахнет, люди-нелюди ходят.

— На, держи, — мужчина сунул мне в руки одно из оброненных яблок. На красном глянцевом боку явственно проступал отпечаток мелких острых зубок.

— Э-э-э, — протянул полуорк, — вот гнусь! — Отобрал яблоко и метко швырнул в урну у моей калитки. — Никак тварь какая-то завелась. Вы бы в службу отлова стукнули. И это… спасибо.

На крыльцо я поднялась с опаской, сначала трогала ступеньки ногой, потом тростью и только потом ступала. Привидится же… Или я в тень провалилась? А я так могу? Это же для темных, а я — не пойми что и звезда во лбу.

Первый час по возвращении был еще так себе, а потом все пошло наперекосяк. Наша первая серьезная размолвка с хлопаньем (я — окном, Ворнан — крыльями) показала, что нет у меня на самом деле никакой гордости и прочей всякой выдержки. Я исходила все комнаты в доме, звонила