Люськин ломаный английский - Ди Би Си Пьер

Однако, невзирая на причину, Хизы впервые в жизни оказались на свободе. Никто не мог предсказать, как пойдут дела. Первые недели жизни в новом окружении всегда очень показательны и интересны и предоставляют массу информации для размышления. Это своего рода реакция на долгое бездействие, проявление свободы от стереотипов. Скорость происходящих с Хизами изменений была поразительной. Ирония заключается в том, и это до сих пор жарко обсуждается, что, возможно, именно энергия взаимного притяжения привела братьев в эпицентр глобальных перемен, совпав с таинственными подвижками, происходящими далеко на востоке.

ИБЛИЛЬСК-КУЖНИССКИЙ

СОРОК ПЕРВЫЙ АДМИНИСТРАТИВНЫЙ ОКРУГ

СЕМЬЯ ДЕРЬЕВЫХ

ЛЮДМИЛА ИВАНОВА — девушка

ИРИНА АЛЕКСАНДРОВНА — ее мать

ОЛЬГА ВЛАДИМИРОВНА — ее бабушка

МАКСИМ ИВАНОВ — ее брат

КИСКА ИВАНОВА — ее сестра

АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЕВИЧ — ее дед

МИХАИЛ «МИША» БУКИНОВ — ее любовник

Людмила остановилась посмотреть на праздное солнце. Она сбежит сразу же после его захода. Сейчас оно висело неподвижно, мутно сияя сквозь туман. Казалось, до ночи еще целая вечность.

Неподалеку гудел тяжело вооруженный вертолет — то тише, то громче. Людмила поежилась.

Предстоит еще целых пять часов обсуждать очевидные и бессмысленные вещи, и вздыхать, как обычно, и выглядеть угрюмой и скептичной. Она спрячет свое волнение, затаится до того самого момента, пока семья не разбредется по кроватям, зевая во весь рот.

И тогда она сбежит.

Солнце отбрасывало ее тень, раннюю предвестницу ночи. Она застыла на ветру, чувствуя, что ее половые губы полнее, чем обычно, и вульва тоже, и такая мокрая. Странное возбуждение, наверное, это из-за мороза. Этой ночью Миша Букинов ускользнет из дозора, проходя мимо подножия ее горы. Она встретит его во мраке между снежными дюнами, что укутывают склон за ее лачугой. Он, конечно, не принц, о котором она мечтала в детстве, но в Иблильске о большем мечтать не приходилось.

И он — ее билет на Запад.

Когда она сбежит, начнется кошмар. Утром семья проснется и увидит, что ее постель холодна. Она знала: стоит ей только уехать, как все их слабости — по крайней мере большинство из них — превратятся в ее памяти в сентиментальные мелочи. Такая опасность существовала уже сейчас. Она будет плакать, как только окажется в тишине. Но Людмила хваталась за надежду, что на Западе она найдет возможность перевезти семью к себе.

Они, несомненно, простят ее, как только поймут это.

Ледяной порыв ветра пробежал холодными пальцами по ее волосам, бросив их на лицо, будто ворон, похищающий херувима. За ее спиной небо было огромным прудом, становившимся все глубже, хотя не настолько глубоким, чтобы поглотить ее волнение и решимость.

Она ускользнет туда, где нет пуль и взрывов. Она чувствовала, что это может быть страна, где производят оружие, где зарождается решение его использовать и где эти решения — о создании армий и войн — принимаются богатыми людьми. Она чувствовала, что мирно можно жить только в эпицентре таких решений. Порождая войны, эти богатеи не могли выносить ее неудобств у себя на родине.

Именно туда она и сбежит с Мишей.

Людмила никогда больше не хотела видеть оружия или слышать выстрелы. Только не после того, как узнала их цену в уравнении силы. Она видела, что они вызывают зависимость, как оргазм, благодаря своей силе насыщать гордость. Глядя на мужчин, она узнала, что гордость — это шепот дьявола, который превращает благородные порывы в яростный вопль. Она никогда больше не хотела встретить еще одного мужчину, испорченного этим шепотом. Потому что инстинкт доминировать любой ценой всегда живет в испорченных людях, даже если у них нет оружия. Это же очевидно. Она это видела. У таких людей уравнение никогда не выходит из головы.

Она подумала, что Мишин «Калашников», возможно, заразил его романтизмом, сделавшим их побег еще более желанным.

Дед Людмилы, Александр Васильевич, был испорчен оружием. Он говорил, что на второго убитого им человека ему было наплевать больше, чем на первого. А на третьего — больше, чем на второго. После нескольких убийств ему вообще на все стало наплевать. Дошло до того, что он наплевал даже на себя. Людмила помнила день, когда к нему пришло это осознание, видела, как оно стерло блеск с его глаз. Она наблюдала, как они из звезд превратились в протухшую бурду. Она прекрасно это помнила, потому что именно в тот день у нее началась первая менструация, оросившая земляной пол лачуги; кошмарный день: лихорадочные щеки и ощущение, что пахнешь козьим сыром и свекольным джемом.

— Опять кровь в этих горах! — пожаловалась ее бабушка Ольга. — Как будто это место и так не похоже на персидский ковер из крови! Попомните мои слова: кровь — плохое предзнаменование в доме.

Помимо того что Людмила перестала быть нимфеткой, с того дня началась грязная, полная мерзостей жизнь рядом с дедом. Казалось, он носом чуял ее менструации каждый месяц и прозрачно намекал ей на это. Четверо других родственников, живших в той же лачуге, были в то время полезны Людмиле, а потом стали раздражать.

Но это в прошлом, сегодня последний вечер.

Людмила вернулась в настоящее и быстро пошла по снегу, чтобы привести деда домой. Откуда ей было знать, что скоро все изменится. Возможно, именно ее взволнованность притянула к ней перемены, ведь обычно внезапные события нуждаются в приглашении. Какова бы ни была причина, будем откровенны: уравнение уже готово было встать с ног на голову. И не потому, что Людмила искала неприятностей, вовсе нет, только не в тот день. Однако она должна была почувствовать, что беда уже свила себе гнездо неподалеку, ведь намек на это висел в воздухе, уже плелось невесомое кружево, причудливое, словно звуки кларнета.

Первый сигнал, который она пропустила, был ее выбор слов.

— То, что пожираешь ты, пожрет тебя, — сказала она, подходя к Александру. — Поставь бутылку, дед, пока не загнулся.

— Скорее вы все загнетесь, суки. — Слова Александра повисли на слюне и остались болтаться на ветру.

В бороде просвечивали рыжие волосы, глазницы казались огромными из-за черных кругов в пол-лица. Он был похож на пчелу, размякшую на солнце.

— Дедушка, голос жены твоей охрип, взывая к тебе. — Людмила повернулась немного против ветра, чтобы волосы не падали на лицо. — Пойдем со мной, не надо усложнять и без того нелегкий день — солнце уже садится, не надо на ночь глядя выкаблучиваться.

— Ха! Вы, как свиньи, поворачиваете ко мне нос, только когда жрать хотите.

— Но мы почитаем тебя за твою заботу. Ты благословен в нашем доме, без тебя мы бы питались святым духом. Пойдем, почти порог дома, почитающего тебя.