Каким был для меня XX век. Российский посол в отставке вспоминает и размышляет - Владимир Михайлович Семёнов

Но этим дело не завершилось. На исходе XX века другие народы, остающиеся в составе по новой скроенной Российской Федерации, стали ставить вопрос о своей независимости, суверенности. Где-то это повод для торга или прихоть набравших силу местных вождей, а где-то — результат горького настроения людей, брошенных центральной властью на произвол судьбы.

Будем откровенны: жили мы скверно, но за державу все же «болели», а то и гордились. И видели, что с этой державой считались другие. А ныне в иной зарубежной стране отношение к паспорту гражданина РФ не лучше, чем к паспорту жителя какого-нибудь забытого всеми государства Африки или Азии.

Все это — на нашей памяти. Все это — XX век, который с первых лет не заладился для нашей Родины, Российской, затем Советской империи. Из нее мы произошли.

Отечественная война осталась позади, осталась как кошмар и как беспримерный подвиг. Она еще долго напоминала о себе в голодные, тягостные послевоенные годы. Но я уже стал студентом и затем сотрудником МИДа СССР и старался не возвращаться к переживаниям той поры. В первые послевоенные годы все с надеждой смотрели вперед, страна отстраивалась и переустраивалась, возникала уверенность, что она будет и дальше расти и крепнуть...

С юношеской поры меня стала интересовать динамика развития и роста Российского государства. Еще в школе в числе любимых была книга Алексея Толстого «Петр Первый», позже заинтересовала эпоха Екатерины Великой. Читал книги о российских путешественниках и первооткрывателях. В годы учебы в институте просиживал долгие вечера в читальном зале Ленинки, где заказывал редкие книги — описания жизни наших предков первыми заморскими гостями, посещавшими Московию. Постепенно формировался устойчивый интерес к узловым этапам развития Российского государства.

Вспоминаю, как студентом первого курса МГИМО готовил курсовую работу о торговле в Московском государстве в XVI — XVII веках и первых связях с Западной Европой. Нашел тогда в Ленинке редкое издание 1908 года «Записок о московитских делах» С. Герберштейна, которое буквально покорило меня описанием жизни россиян в годы правления великого князя Василия III, отца Ивана Грозного.

Сигизмунд Герберштейн, словенский дипломат, посещал Москву в 1516 — 1517-м и в 1525 — 1526 годах в качестве императорского посла к Василию III. В своих записках он оставил нам детальные зарисовки облика Москвы и ее окрестностей, описание различных событий и нравов того времени. Пересказ записок занял бы много места, но не могу не привести один откровенный пассаж: «Народ в Москве, как говорят, гораздо хитрее и лукавее всех прочих и в особенности вероломен при исполнении обязательств; они и сами отлично знают про это обстоятельство, поэтому всякий раз, как вступают в сношение с иноземцами, притворяются, будто они не московиты, а пришельцы, желая этим внушить к себе большее доверие».

И это — не единственное замечание, которое поразило меня и нанесло ощутимый удар по моему молодому идеалистическому восприятию российской истории.

Много откровений для себя я обнаружил и в описании магистром Адамом Олеарием своего путешествия из Шлезвик-Голштинского герцогства на Восток в 1633 — 1634-м и в 1635 — 1636 годах, уже при «тишайшем» царе Алексее Михайловиче, отце Петра Великого. Магистр был более дипломатичен в оценке россиян, но, описывая Москву, выражал удивление ее неопрятностью, хотя с восхищением отзывался о Кремле и постройках внутри него, о великолепных храмах.

Обстоятельное деловое описание Руси я нашел в «Сочинении о русской торговле» Иоганна Филиппа Кильбургера, который посетил Москву в составе шведского торгового посольства в конце царствования Алексея Михайловича, в 1674 году. Держа в уме торговлю с «Руссией», он отмечал, что около Москвы работали только две бумажные фабрики, да и продукция у них была плохая, а в самой Москве — два стеклянных завода да еще — Павловский, на пути в Клин, что «торговля вином горячим принадлежит казне», что «среди Москвы, близ нового Гостиного двора, есть еще другой, называемый Персидский», «во всей Руси есть только две типографии», в Москве и в Киеве, а «в Москве находятся пять лекарей, один хирург и две аптеки»... О системе торговли говорил особо: «Всякий может согласиться, что в городе Москве столько же лавок, сколько и в некоторых других европейских городах, хотя большая часть оных так малы и тесны, что купец едва может ворочаться между товарами».

И, тем не менее, Кильбургер, житель суровой окраинной Скандинавии, откровенно завидовал увиденному: «Разве есть ли где страна, которую бог так расположил между всеми морями света, как Россия?» Запомним это откровенное восклицание, оно нам пригодится.

Много лет спустя, став в некотором роде экспертом по Англии, я копался в публикациях, содержавших описания Российского государства первыми английскими купцами, и нашел в них немало сочных зарисовок.

Мореплаватель Ричард Ченслор, первым приведший корабли с английскими купцами в Двинскую губу (метил-то он попасть северным путем в Индию), так описывал Москву, в которой побывал в 1553—1554 годах, в царствование Ивана Грозного: «Сама Москва очень велика. Я считаю, что город в целом больше, чем Лондон с предместьями. Но она построена очень грубо и стоит без всякого порядка. Все дома деревянные, что очень опасно в пожарном отношении...»

А вот другие его нелицеприятные оценки россиян: «Русские по природе очень склонны к обману; сдерживают их только сильные побои. Точно так же от природы они привыкают к суровой жизни, как в отношении пищи, так и в отношении жилья. Я слышал, как один русский говорил, что гораздо веселее жить в тюрьме, чем на воле, если бы только не подвергаться сильным побоям. Там они получают пищу и питье без всякой работы, да еще пользуются благотворительностью добрых людей, а на свободе они не зарабатывают ничего. Бедняков здесь нечислимое количество, и живут они самым жалким образом... По моему мнению, нет другого народа, который вел бы такую суровую жизнь...»

Сэр Джером Горсей из «Русского общества английских купцов» несколько раз выполнял посольскую миссию между королевой Елизаветой I и царем Иваном Грозным, который одно время настойчиво предлагал королеве союз, а также руку и сердце. Гарсей оставил пространные описания Москвы 1571—1591 годов, самого царя, который «жил в постоянном страхе и боязни заговоров», «имея мысль сделать Англию своим убежищем в случае необходимости»...

Уже после смерти Грозного Горсей так отзывался о россиянах: «По природе этот народ столь дик и злобен, что если бы старый царь не имел такую тяжелую руку и такое суровое управление, он не прожил бы так долго, так как постоянно раскрывались заговоры и измены против него... Столь обширны и велики