Пятая весна - Виктор Александрович Стариков

Он, Михаил Афанасьевич, писал ей рекомендацию в кандидаты партии в ту пору, когда Устинья Григорьевна только наводила порядок на фермах; в партию она вступила уже знатным животноводом района.

В этих общих заботах о колхозных делах и узнали они близко друг друга. Разве виноват он, что в этом доме ему было лучше, чем в собственном?

Тут он находил совет в сложном деле, слово ободрения в тяжелую минуту; понимали и его радости и разделяли их. В этих встречах и родилось молодое и неожиданное чувство.

А как это много, когда есть рядом любящей человек, которому ты дорог в дни крутых испытаний, неожиданных радостей, внезапных напастей, во всех легких и трудных жизненных обстоятельствах. Легче работается, дышится, живется. Такого спутника не хватало ему долгие годы.

«Не буду стучать, — остановил себя Михаил Афанасьевич. — Закрыта мне сюда дорога. Не уберегли своего счастья, которому и расцвесть не дали, не укрыли от глаз…»

Он вернулся обратной дорогой, миновал свой дом, где светилось только кухонное окно, затянутое морозным узором, контору колхоза, с потушенными в этот час огнями. Возле избы, где высокая елка опустила тяжелые мохнатые ветви на крышу, Михаил Афанасьевич замедлил шаги: запыхался.

Он медленно еще раз прошел мимо этой избы с освещенными окнами, вернулся и увидел мужскую тень, которая на минуту заслонила свет в окне, и подумал: «Не спит будущий председатель…»

Кто-то в темноте прошел мимо Михаила Афанасьевича, и он услышал, как женский голос назвал его имя:

— С приездом, Михаил Афанасьевич!

Он рассеянно ответил, вглядываясь в освещенные окна:

— Здравствуйте, здравствуйте…

«Ты еще дел не сдавал», — упрекнул себя за мнительность Михаил Афанасьевич и свернул к дому Андрея Руднова, нащупал в темноте кольцо калитки, прошел по чисто подметенному двору к крыльцу и без стука раскрыл дверь в избу.

В пустой кухне на столе стояли сковорода с яичницей, стеклянная банка молока, тарелка с хлебом. Услышав сквозь приотворенную в горницу дверь негромкий голос Руднова, Михаил Афанасьевич покосился на этот накрытый стол и чуть усмехнулся в рыжеватые пушистые усы: «Знакомое дело, поужинать не дали».

Распахнув дверь в горницу, он растерянно остановился.

Спиной к двери, у стола, заваленного бумагами, сидела Устинья Григорьевна, в знакомом светлозеленом платье, с гребешком, поблескивающим камешками в темных волосах, собранных в тяжелый узел, с белым платком, наброшенным на полные плечи.

Отступать было поздно. Андрей Руднов, худенький, в рубашке с расстегнутым воротом, увидел председателя.

— О! Легок на помине! Приехал!.. В самый раз, — несколько смущенно проговорил Андрей Руднов и поднялся.

Устинья Григорьевна оглянулась через плечо, что-то дрогнуло в ее разом зардевшемся лице, и вся она порывисто потянулась навстречу Михаилу Афанасьевичу, и глаза ее радостно залучились.

За ситцевым пологом заплакал ребенок и сонный женский голос тихо запел:

— Баю… баю… бай!..

— Раздевайся, — суетливо захлопотал Андрей.

Михаил Афанасьевич, еще не зная, как отнестись к этой неожиданной встрече, снял на кухне полушубок и, приглаживая короткие волосы, вернулся в комнату.

Устинья Григорьевна уже справилась с волнением и встретила его спокойно, только в карих глазах теплился притушенный тревожный огонек: она неприметно, но внимательно вглядывалась в его лицо. Пожимая ее руку, Михаил Афанасьевич почувствовал, как в его широкой ладони дрогнула рука женщины.

— Как хозяевали? — наигранно бодро спросил Михаил Афанасьевич, усаживаясь на стуле между Устиньей Григорьевной и Рудновым.

— Как отдыхалось? — в свою очередь спросил Руднов.

— Мед, пиво пил, и усы лишь обмочил, — беспечно пошутил Михаил Афанасьевич.

— Оно и видно, что знатно отдохнул, — тихо и с упреком сказала Устинья Григорьевна. — С лица-то опал. Камни, что ли, на тебе возили, Михаил Афанасьевич?

— Да вроде до камней и не дошло…

— Детей видел?

— У них и жил. Так как хозяевали, начальники? — отводя лишние расспросы, опять спросил Михаил Афанасьевич.

— Убытки подсчитываем, — нахмурив жиденькие брови ответил Руднов и потянулся за каким-то листком, исписанным цифрами.

Михаил Афанасьевич насупился и буркнул:

— А вы прибыль сначала подсчитайте. Так хорошие хозяева делают.

— Прибыль никуда не денется. А вот худые места, куда деньги проваливаются, заштопать надо, — вступилась за Руднова Устинья Григорьевна.

Опять за стеной заплакал ребенок и снова женский голос дремотно запел:

— Баю… баю… бай!..

Все помолчали, прислушиваясь к затихающему плачу ребенка.

Михаил Афанасьевич достал папиросы, но закуривать не стал. В пальцах его захрустел спичечный коробок.

— Что же оробели? — глухо спросил Михаил Афанасьевич, разминая в мелкие щепки спичечный коробок и просыпая на пол спички. — Бейте! Я — не из робких, удары на ногах переношу. Хозяйничал плохо, колхоз раздел, разул… Гнать надо в шею!..

— Не выдуривайся, Михаил Афанасьевич, — попросила Устинья Григорьевна. — Нам серьезное надо решать.

— Был я в райкоме, разговаривал… Тебе буду сдавать дела, — посмотрел Михаил Афанасьевич в лицо Руднова.

Тот смело встретил этот взгляд, не отвел глаз.

— И со мной говорили, — тихо ответил Руднов. — Не скрываю: дал согласие. Теперь дело за колхозниками — кого они изберут.

Михаил Афанасьевич грузно, сразу отяжелевший, поднялся.

— Вот и объяснились… Славно!.. А теперь слушай, внимательно, Андрей, ты помоложе, кое-чему имею право поучить. Так у нас иногда бывает — сегодня у тебя пост и поднимают за тебя тост, а завтра тебя с ног и тебя же чуть ли не на погост. У меня грехов много, не баклуши бил, а работал. Так ты мне лишних не прибавляй. Понял? Не приму.

— Да что тебе прибавляют, Михаил Афанасьевич? — обиженно спросил Руднов.

— А ты сядь, — мягко и настойчиво сказала Устинья. Григорьевна и властно потянула за руку Михаила Афанасьевича. — Сядь и послушай. Тебе скоро перед колхозниками отчитываться, а ты, ишь, в отпуск на месяц укатил.

Михаил Афанасьевич посмотрел на женщину и сел, подчинившись ее властному тону, и отвернулся от Андрея.

— Почти год с тобой воевали, — напомнил спокойно Андрей. — Все тебе кажется, что отлично идут дела. И где это ты увидел? Или ты один у нас зрячий остался? В полеводстве, что у нас делается? Собирали раньше приличные урожаи, помнишь, наверное? А теперь все ниже и ниже. Почему? За полями перестали ухаживать. Овощи и вовсе забросили. Растут доходы в колхозе, верно. Да ведь тебе их Устинья Григорьевна приносит. Она, а не ты. Посмотри, сколько на полях и огородах теряем. Без перспективы ты живешь, Михаил Афанасьевич. Вот в чем беда твоя!

— Не привык ты горькие слова слышать, — тихо вставила Устинья Григорьевна, — они для тебя вроде сухаря с зеленинкой, тебе бы все пряники медовые. Хоть теперь послушай. Что ты колхозникам на собрании скажешь? Давно уж они говорят: «Ой, Михаил Афанасьевич что-то примерзать стал». Собирали урожаи.