Королевский гамбит - Диана Стаккарт

Я же с другими подмастерьями был на подхвате у учителя, готовый выполнить любое его поручение.

Стоит ли тогда удивляться, что все приготовления были завершены к утру. Там, где вчера была огромная лужайка, сегодня стояли разноцветные шатры со столами и скамейками — все это придало площадке праздничный вид. Для герцога возвели на скорую руку позолоченную ложу, где они с посланником могли присутствовать во время шахматной партии. Еще одна ложа предназначалась для членов знатных семей, придворных и почетных гостей, например для миланского архиепископа. Рядом на изящном позолоченном мольберте была выставлена на всеобщее обозрение награда победителю: завешанный черной и белой шелковой тканью масляной портрет. Возле него, дабы никому из зрителей не вздумалось без спроса заглянуть под покрывало, на страже стояло двое подмастерьев.

По некой, как окажется впоследствии, иронии судьбы Леонардо изменил наряд фигур на шахматном поле. По его настоянию игроки, стоящие рядом с королевой и королем, были одеты не знаменосцами, а епископами. Так, по его словам, гораздо интересней; да и, кроме того, так принято при английском дворе. Подобная замена мало что значила для нас, не знакомых с развлечениями знати. Что касается меня, то мне были известны лишь названия нескольких фигур.

Когда протрубили трубы, каждый игрок занял свою клетку на травяной шахматной доске. Подстриженная в шахматную клетку лужайка и строгий наряд игроков вызвали одобрительные крики зрителей, пришедших поглядеть на необычную игру. Учитель остался доволен реакцией. Хотя он и говорил, что служба у Лодовико уже является для него наградой, мы, ученики, прекрасно знали, что ему не претят восторженные вопли толпы, похвала, пускай и опосредованная.

Герцог играл белыми фигурами, поэтому у него было право первого хода. Поддерживаемые группой советников, они с посланником передавали свои пожелания назначенному Леонардо распорядителю игры. Эта достойная персона, худощавый и седобородый человек, один из личных слуг герцога, сидела в небольшой ложе, щедро обтянутой черным и белым шелком, и вслух называла ходы.

При каждом ходе разыгрывали целое представление и трубили в рога, и поэтому переход игрока с одной клетки на другую занимал несколько минут. Один лишь ход черным конем в центр доски, включающий эффектное появление храпящего черного жеребца, на котором «шахматной фигуре» предстояло проскакать три четверти мили, занял чуть ли не час.

За два часа было сделано всего несколько ходов. Тем не менее все с интересом следили за игрой — живые шахматы были всем в диковинку. Не одолевай меня после долгой ночи сон, я, возможно, тоже был бы также увлечен. Но сейчас я присоединился к нескольким другим ученикам, расположившимся за одним из поспешно установленных щитов с нарисованными кустами, отделяющими нас, зрителей, от игрового поля. Здесь я на мгновение закрыл глаза… и, как остальные, тут же уснул.

Перерыв объявили слишком уж скоро. Протяжный рев трубы, грубо вырвавший нас из дремы, возвестил о том, что игроки могут отдохнуть и перекусить. Особенно в этом нуждались четыре джентльмена, наряженные черными и белыми ладьями: их костюмы, сооружения из дерева и ткани, символизировали осадные башни. Я поспешно присоединился к остальным подмастерьям, ожидающим распоряжений учителя.

Волноваться начали лишь тогда, когда, после рева трубы, сигнала, поданного придворными музыкантами и извещавшего о возобновлении игры, на свое место не явился вместе с остальными «фигурами» белый епископ. Трубы снова возвестили о перерыве. Поскольку я стоял ближе всех к учителю, мне первому велели отправиться на поиски пропавшего человека:

— Быстро, Дино, осмотри парк и не мешкай! — велел он, посылая еще двух юношей, Паоло и Давида, с тем же поручением в замок.

Я сначала осмотрел то, что мне первое попалось на глаза — пиршественный шатер и отхожее место, — но безрезультатно. Наконец, я решил, хоть ворота и были на запоре, попытать удачи в саду. Не будь приказания учителя, я бы, однако, никогда не осмелился заглянуть туда, куда позволялось входить только знати.

Обнесенный стеной сад находился неподалеку от шахматного поля, и до меня доносились возгласы зрителей, нетерпеливо ожидающих продолжения игры. Впрочем, внутри царила на удивление уединенная атмосфера. Возможно, благодаря толщине сырых каменных стен или легкому ветерку, дующему среди искривленных стволов олив и пальм. Пахло распускающимися розами и лилиями, их теплый аромат действовал гораздо сильней, чем резкие запахи за стенами. И, разумеется, тихое журчание воды, тонкой струйкой текущей подлинному, каменному низкому желобу, заполненному розовыми и желтыми лилиями, лишь подчеркивало окружающее спокойствие и приглушало доносящиеся извне звуки.

Вряд ли стоит поэтому удивляться тому, что сад был прекрасным местом как для уединения, так и для убийства. А то, что это было убийство, сомнений не было, ведь, как я уже упоминал, у несчастного между плечом и шеей торчал нож. Более того, удар был нанесен с такой силой, что пробил парчовую мантию, накинутую поверх жилета и ризы.

— Кровь Христова! — пробормотал я, прибегая к одному из самых сильных ругательств, заимствованных мною у моих товарищей. Я машинально, скорее отгоняя злые силы, чем прося защиты у Бога, осенил себя крестным знамением. Приободрившись, я подошел ближе и встал, намереваясь опознать убитого, коленями на сырую траву.

Это был, судя по одеянию, тот, кого я искал — пропавший белый епископ. Взятая на время митра — высокая остроконечная шапка, традиционный головной убор высшего духовенства, — лежала рядом с ним; она, верно, слетела с его головы, когда убийца ударил его. Тут же валялся длинный, почти с него размером, деревянный крест. Огромная лужа крови и неестественное спокойствие свидетельствовали о том, что он уже давно не нуждается в помощи придворного лекаря. Поэтому я принялся обдумывать следующий шаг.

Возможно, вы полагаете, что раз я так спокойно обо всем сейчас рассуждаю, натыкаться на зарезанных придворных для меня обычное дело? Вовсе нет. До сих пор мне, в моей относительно короткой жизни, пришлось иметь дело только с несколькими покойниками из числа родственников и соседей, причем никто из них не отправлялся в мир иной с чужой помощью. Встреча с жертвой насилия стала настоящим потрясением. Мне удалось справиться с малодушным страхом и не бежать отсюда сломя голову, только потому, что я заставил себя взглянуть на эту картину с точки зрения художника. Теперь, когда первое потрясение миновало, я лишь думал о том, как бы быстрее сообщить о случившемся учителю.

Я поднялся с мокрой травы на трясущихся ногах; мои темно-синие штаны на коленях промокли насквозь. Только тут мне пришло в голову, что тот, кто совершил это злодеяние, вероятно, по-прежнему находится где-то поблизости и наблюдает за мной из какого-нибудь темного уголка сада. Моя жизнь, возможно, в опасности!

Спокойная атмосфера сада неожиданно приобрела угрожающий оттенок. Тихое журчание воды превратилось в зловещие, принадлежащие неизвестно кому голоса, а нежный аромат цветов — в безвкусное прикрытие отвратительной, исходившей от трупа вони. Жужжание насекомых, летавших вокруг мертвеца, заглушало шелест ветерка, и в прохладной тени, казалось, затаился беспощадный, тайный враг.