Класс: путеводитель по статусной системе Америки - Пол Фассел

Классовые различия в Америке столь запутаны и с таким трудом уловимы, что заезжие наблюдатели частенько упускают из виду нюансы, а порой и самое существование классовой структуры. «Басня о равенстве», как назвала ее Фрэнсис Троллоп в своем турне по Америке в 1832 году, столь убедительна, а правительство столь конфузливо избегает данной темы (все многие тысячи расчетов, извергаемых разнообразными государственными конторами, официально не признают существование социального класса) – что путешественникам легче легкого пройти мимо классовой системы и не заметить ее. Подтверждает это и пример Уолтера Аллена, британского романиста и литературного критика. Пока он не перебрался сюда в 1950-х годах преподавать в колледже, он воображал, будто «класс в Америке вряд ли вообще существует, кроме, разве что, различий между этническими группами или волнами иммигрантов». Однако прожив какое-то время в Гранд-Рэпидз, он прозрел: ощутил снобистский напор Новой Англии и уступчивость местных жителей перед уверенно насаждаемым моральным и культурным авторитетом старых семей.

Некоторые американцы с удовлетворением наблюдали, как в 1970-х годах провалился телесериал «Бикон-хилл», драма о жизни высшего света, снятая по модели британской ленты «Вверх и вниз по лестнице», – теша себя мыслью, что фильм постигла такая участь по той причине, что никакой классовой системы в стране нет, а потому и нет интереса к вопросу. Но они ошибались. «Бикон-хилл» не смог увлечь американских телезрителей в силу того, что сфокусировался на, пожалуй, наименее интересной части подлинной классовой структуры – квазиаристократическом высшем классе. Постановка имела бы больший успех, если бы высветила ситуации, в которых все смогли бы разглядеть знакомые классовые коллизии, – например, когда высше-средний класс встречается со средним и пытается противостоять его поползновениям пробраться повыше, или когда средний класс поступает аналогичным образом с классами ступенькой ниже.

Если иностранцы покупаются на официальную пропаганду и верят в миф о социальном равенстве, то местные жители обычно знают, что есть что, даже если и ощущают неловкость в разговоре об этом. Когда темнокожий южанин говорит об амбициозном товарище: «Джо не может быть в одном классе с большими ребятами», мы чувствуем, что перед нами человек, понимающий реальное положение дел. Как и в случае, когда слышим от плотника: «Не люблю я говорить, будто у нас есть классы, но просто людям приятнее, когда рядом люди с таким же жизненным опытом». Его группировка людей по «схожему жизненному опыту» (бэкграунду), пусть и научно неточная, в сущности, ничуть не хуже, чем любая другая попытка описать, чем же один класс отличается от другого. Если вы чувствуете, что вам нет необходимости объяснять свои ассоциации, аллюзии и вообще все, что вы имеете в виду, скорее всего, вы говорите с человеком вашего класса. Это касается любой темы разговора – будь то бейсбольный матч между «Сан-Франциско Форти Найнерс» и «Лос-Анджелес Рэмз», жилой автофургон для путешествий, факультет или колледж (скажем, Крайст-Черч в Оксфордском университете), пиццерия «Мама Леоне», нью-йоркская фондовая биржа, пятизвездный «ВайнЯрд», мотоциклетные гонки «бахи» или закрытый мужской клуб Гарвардского университета «Порселлиан».

В этой книге я буду рассказывать о некоторых видимых и слышимых признаках социального класса, но в основном буду фокусироваться на тех, что отражают выбор. Это означает, что я не буду касаться вопросов расовых отношений или, за редкими исключениями, религии или политики. Раса видна, но ее не выбирают. Религию и политические взгляды, да, обычно выбирают, однако они не проявляются явно – кроме разве что случаев, когда на лужайке перед домом возведена часовня или на бампере автомобиля красуется наклейка. При одном лишь взгляде на человека вы не можете определить, «римский католик» он или «либерал», а вместо этого ваш глаз отмечает: «вручную расписанный шейный платок», «паршивая рубашка из полиэстера» ; ваше ухо улавливает слова «параметры» или «касаемо». Пытаясь разобраться с подобными индикаторами, я руководствовался скорее чутьем и ощущениями, а не каким-то методом, который можно было бы отнести к «научным» – полагая, вслед за Артуром Марвиком, автором книги «Класс: образ и реальность»6, что «класс… – слишком серьезная штука, чтобы можно было доверить его социальным ученым».

И особенно серьезна эта штука в Америке – потому что у нас здесь нет удобной системы унаследованных титулов, рангов и почестей, каждому поколению приходится заново определять иерархии. Наше общество меняется быстрее, чем любое другое на планете, и американец может оказаться в почти уникальной ситуации, зайдя в тупик в поисках ответа на вопрос, а какое, собственно, место он в нем занимает. Вещи, указывавшие на принадлежность к определенному классу в 1930-х годах – белые льняные высокие носки для гольфа, хромовые шейкеры для коктейлей, жилеты с белым кантом, – сегодня уже вряд ли (если выразиться аккуратно) помогут в чем-либо разобраться. Вращаясь в обществе стремительно меняющемся, а не традиционном, американцы обнаруживают, что определить свое место в этом обществе им гораздо сложнее, нежели большинству европейцев. А с другой стороны, настойчивым лейтмотивом стучит призыв «Сделай это!». «Как у меня, получается?» – любил прореветь с трибуны мэр Нью-Йорка Эд Коч, и аудитория, как правило, мгновенно улавливала главный американский вопрос.

И потому, пишет британский философ Энтони Квинтон, нет ничего удивительного, что «книга об этикете в ее нынешнем формате – продукт преимущественно американский; Эмили Пост …и Эми Вандербильт – главные авторитеты». Причина этого в том, что Соединенные Штаты – в изрядной степени страна «пришлых новичков», и все они стремятся расположиться с наибольшей выгодой поближе к возможностям преуспеяния. «Есть среди них новички в географическом смысле, то есть иммигранты, – говорит Квинтон, – а есть и в экономическом – недавно разбогатевшие; наконец, есть и новички в смысле хронологическом – молодежь». И все они решают задачу, неизбежную в массовом обществе: добиться уважения. Актер-комик Родни Денджерфилд, сетующий на отсутствие уважения, относится к тому же национальному типу, что и персонаж, описанный Джоном Адамсом, который поделился своими наблюдениями еще в 1805 году: «Наградой… в этой жизни служат почет и восхищение окружающих, наказанием же – пренебрежение и презрение… У иных потребность в уважении так же настойчиво ощутима, как и естественные потребности, такие как голод, а презрение и небрежение приносят страданий не меньше, чем подагра или удар камнем…». Примерно тогда же ирландский поэт Томас Мур, уловивший особые трудности, которые навлекли на себя американцы своей эгалитарной конституцией, описал граждан округа Вашингтон как созданий,

Тридцать лет спустя в книге «Демократия в Америке» Алексис де Токвиль подметил ровно ту же – совершенно особую – проблему классовых устремлений. «Нигде, – пишет он,– граждане не кажутся такими маленькими, как в демократическом обществе»7. И, соответственно, нигде нельзя наблюдать более усердных попыток достичь – слово «заработать» тут, пожалуй, все же неуместно – величия. В девятнадцатом же веке, но еще несколько позже, Уолт Уитман в «Демократических далях» (1871) утверждает: в США, где форма правления заточена на поддержание унификации или по крайней мере на иллюзию таковой), граждан неотступно будет преследовать тревога совершенно особого свойства: постоянная борьба за индивидуальное самоуважение, основанное на социальном одобрении. Иными словами, там, где каждый – кто-то, никому не стать любым [where everybody is somebody, nobody is anybody]. В недавнем опросе общественного мнения, проведенном Институтом Харриса (Louis Harris poll), 76 процентов респондентов ответили, что больше всего они хотят «уважения со стороны окружающих». Один рекламодатель, обращаясь к потенциальным покупателям кофейного столика, давеча рисовал перед ними образ, столь милый американскому сердцу: «Положитесь на свой хороший вкус – вот надежный, душевный, чуткий советчик, который обеспечит вам почтительное внимание в любой обстановке, какую вы только пожелаете себе представить».