Вокруг трона Ивана Грозного - Геннадий Ананьев

— Наша с тобой задача — выманить из крепости хотя бы крупную вылазку, обескровив тем самым её оборону, — выслушав доклад Шереметева о положении осадных дел, начал излагать свои мысли Андрей Курбский, затем спросил: — Часты ли вылазки?

— Да.

— Успешны ли они?

— Нет, конечно. Отбиваем. Но не получается на плечах убегающих врагов ворваться в город.

— А надо бы. Именно — на плечах бегущих. Только в этом я вижу успех. Путь один: обмануть, выказать страх и, побросав туры, отступить от стен как можно дальше.

— Не бегал я никогда, — с явным недовольством воспринял предложенное Курбским Шереметев. — Опозоришься донельзя.

— Придётся, князь. Не бежать, а умело отступать, сохраняя ратников. Иначе, теряя время, мы делаем услугу мятежникам.

Ждать вылазки долго не пришлось. Словно в угоду замыслу Курбского, на этот раз отворились сразу все ворота, и на русские закопы и тыны навалилась приличная сила, оттого паника выглядела вполне правдоподобно. Арцы увлеклись погоней, не обращая внимания на свои тылы. Вот тут и выпластал полк Андрея Курбского из ближнего леса и намётом понёсся к воротам. Какие-то из них успели захлопнуться перед самым носом русских конников, а какие-то — нет. Из центральных же, Казанских, вывел свою отборную дружину сам князь Ямчура Измаилтянин.

Ошибка полководца. Можно сказать — роковая. В крепости почти не осталось войска, вот русские ратники легко захватывали улицу за улицей, а против Ямчуры встал сам князь Андрей Курбский со своей не менее храброй дружиной.

Нашла коса на камень.

Могло бы всё закончиться печально, прекрати отряд, совершавший вылазку, преследовать отступавших в панике и вернись обратно — не устоять бы тогда дружине князя Курбского, а ворвавшиеся в крепость ратники оказались бы в западне, но князь Иван Шереметев поступил разумно, заманив этот отряд в мешок. Это он сам продумал отрезать татар от крепости, чтобы не оказался полк Курбского в трудном положении. Вроде бы улепётывают в панике русские воины, ныряют, спасаясь якобы от острых сабель в ёрники, а на самом деле сбивалась в лесу тысяча за тысячей основная часть полка и заходила справа и слева за спину увлёкшимся в погоне. По удару набата, глухой звук которого слышен более чем на версту, тысячи сомкнулись за спиной противника.

Узнав от гонца о сече у Казанских ворот, отряд круто развернулся, дабы поспешить на помощь своему вождю, но не тут-то было — путь заступили вставшие стеной русские конники. Равновесие сил у Казанских ворот, таким образом, не изменилось. Рубка продолжалась отчаянная. Ямчура пытался пробиться к князю Курбскому, и путь ему прорубали богатыри, особенно Алека, известный на всю Татарию не только медвежьей силой, но и лютой ненавистью к гяурам. Казалось, ничто не сможет остановить Ямчуру и его телохранителей — быть поединку князей, к которому Курбский тоже стремился, прорубаясь сквозь секущихся со своими стремянными к Ямчуре. Всё ближе они друг от друга. И тут — вопль:

— Алека убит!

Да, раненый дружинник по имени Козьма подсек засапожным ножом бабки богатырскому коню, а когда конь завалился на бок, тот же Козьма вонзил богатырю нож в незащищённый кадык. Алека ещё вскочил, взмахнул даже саблей, чтобы рассечь надвое своего обидчика, но удар шестопёра русского богатыря Никиты Коломенского довершил благое дело.

Князь Ямчура только на мгновение отвлёкся, услышав вопль рядом с собой, и этого было вполне достаточно, чтобы тот же шестопёр Никиты Коломенского смял в лепёшку мисюрку[23] князя Ямчуры.

— Князь убит! — разнёсся крик отчаянья над головами бьющихся в рукопашке.

Ход боя резко изменился. Арские воины в панике понеслись к воротам, но, к счастью русских соколов, сотня из прежде ворвавшихся в город уже пробилась к Казанским воротам, встретила залпом рушниц и обнажёнными мечами дружину павшего в сече главаря мятежников.

Благоразумные побросали сабли и пали ниц, не пожелавшие сдаться были посечены.

За тот последний в Татарии славный бой, после которого в крае наступило успокоение, Иван Грозный милостиво одарил медалями и Андрея Курбского, и Ивана Шереметева, которого особенно похвалил:

— Низкий поклон тебе, князь, за то, что ты ловко убегал от взбунтовавшихся агарян.

Совсем иные слова скажет Иван Грозный после подобного, только более значимого тактического хода, применённого полком Ивана Шереметева в сражении с Девлет-Гиреем, когда по воле главного воеводы русского немногочисленного войска, заступившего путь стодвадцатитысячной армаде крымцев, полководец тоже проведёт безукоризненное ложное отступление, которое поможет победоносному окончанию битвы.

— В кандалы труса! Зайцам нет места среди моих воевод! — изречёт тогда государь.

К тому времени Иван Грозный рассудил, что ему не нужны великой славы воеводы. Расправился он не только с Иваном Шереметевым, но и с Михаилом Воротынским, героем России. Вечным героем.

Произойдёт такая перемена через десяток лет. Теперь же полки, подавившие мятеж, царь Российский встретил торжественно, но всё же не с тем доброжелательным настроением, какое заслуженно можно было бы ожидать. Андрей Курбский не удивился. Он реально оценивал отношение к нему Ивана Грозного: хорошо, что тот после болезни не упрятал в подземельную темницу или даже не казнил за сопротивление присяге царевичу Дмитрию. И всё же — обидно. За героев ратников обидно, за других воевод. Столько усилий, столько славных побед — успокоен огромный край, теперь навечно прирощенный к России. Достойна ли оценка свершённого?

Ну, пусть он, Курбский, на подозрении, пусть не в чести первые воеводы полков, тоже благоволившие Владимиру Андреевичу, предпочтя его несмышлёному дитяти. Пусть обида на них у царя не прошла, но виновны ли вторые и третьи воеводы полков? Виновны ли тысяцкие, сотники, десятники да и тысячи рядовых витязей в чём-либо пред царём? Так и их чествовали, словно подневольно, будто опричь души это.

В памяти осталось, как одаривал Иван Грозный воевод и ратников после взятия Казани, хотя падение столицы Татарии ещё не значило полного уничтожения угрозы возродиться разбойному гнезду. Теперь же, когда народ силой принудили понимать, что мирно жить с Москвой себе же в выгоду, а тех, кому можно было довериться в борьбе за призрачную свободу, уже нет и в ближайшее время вряд ли таковые объявятся — разве за такую победу, более значимую, чем взятие самой Казани, менее щедро нужно честить? Иван же Грозный явно скаредничал.

Но что поделаешь? Царь, он и есть — царь. Окружил себя содомской стаей и куролесит на престоле. Стало быть, так судил Господь Бог.

Встреча с братьями Адашевыми (Даниил тоже блестяще исполнил ратный урок на Каме), с Сильвестром и Владимиром Андреевичем ещё более озадачила Курбского. Весь Кремль словно на бочке с порохом сидит. Никто не знает, что с ним случится завтра. Сегодня цел и — слава Богу.