Цыпленок жареный. Авантюристка голубых кровей - Виктория Руссо

– Давай вернемся в Петроград, Осип! – умоляла Анна.

– Мой брат утверждает: коварство женщин заключается в том, что приручив мужчину, из преданных и страстных красавиц-любовниц они превращаются в злобных и недовольных кикимор, ломающих жизнь сожителям. Парадокс, но любовь – разрушительна!

Козырь вернулся из кабака лишь под утро и прошел к кровати прямо в сапогах с комками грязи. Анна не спала, сидела у стола и прокручивала в уме варианты возвращения обратно, в одном из которых она уезжала одна, оставив Осипа на произвол судьбы и местных красоток, духами которых от него разило.

– Надо написать еще одно письмо! Сейчас я пьян, сделаю это завтра, – пообещал Козырь и тут же захрапел. Анна поморщилась, глядя на комки грязи, размазанные по всей комнате.

Послание от сестрицы Ивана Феклистовича очень разозлило. Бумага, перепачканная просительной речью, была прочитана, после чего нервно скомкана и спрятана в кармане бархатистого халата неопределенного темного цвета. Лысеющий мужчина с седым пушком на висках изо всех старался быть вежливым. С трудом подавляя волну гнева, он воскликнул, брызгая слюной прямо в лицо Козырю, одетому, как крестьянин:

– Передайте Анне Феклистовне, чтобы она не утруждалась более в написании подобных посланий, потому как я знаю, что ее изощренной преступной натуре трудно дается правописание. Как сказал мудрый Конфуций: на свете нет ничего, что более портит других и само подвергается порче, чем женщина. Моя сестра – прямое подтверждение этих золотых слов!

– Намедни я произнес почти то же самое, что и ваш Конфуций! – брякнул притворщик, потерев обросший подбородок. Он с почтением поклонился в пояс, брякнув «благодарствуйте!» и отправился к своей «душеприказчице» ни с чем, злясь на недоверчивого «брата» Цыпы. Дверь захлопнулась, и хозяин скромной провинциальной усадьбы некоторое время стоял неподвижно, мысленно представляя, как казнит сестру-попрошайку, которая, несмотря на запрет, вновь стучалась в запертые двери.

– Кто там, Ванюша? – донесся сверху ослабший голос Натальи Петровны. Супруга Ивана Феклистовича уже который день не вставала с постели, по необъяснимым докторами причинам. Ее мучил озноб, сопровождаемый приступами непонятно откуда берущейся ярости. Злилась она и при виде своего мужа, при этом лицо ее становилось белым, губы синими, а глаза краснели. «Сущая ведьма!» – испуганно думал бледнеющий муж, подозревая, что в Наталью Петровну вселился дьявол. Мужчину пугали эти изменения, и он старался не заходить в ее спальню в моменты обострения «нервической хвори», как прозвал эти припадки местный доктор.

– Это посыльный… от нашей мятежной Анны! – робко произнес Иван Феклистович, не желая обманывать мученицу-жену.

– От Анны? Твоя сестра вернулась в Новгородскую губернию? – в голосе Натальи Петровны слышалась радость и надежда. – И что же? Навестит она нас? Я хочу с ней, наконец, познакомиться, увидеть ее воочию!

Мужчина прокашлялся и нерешительно заявил, что не стал приглашать ее в дом, а причина этому – последний ее визит, в который она похитила родительское столовое серебро и бежала на заре, даже не попрощавшись.

– И эта мерзавка снова клянчит денег! Анна уже не раз брала у меня в долг, но не потрудилась вернуть хоть сколько-нибудь! – в голосе Ивана Феклистовича звучала обида. Он скуксился, словно ребенок, и бережно погладил себя по груди, будто утешая. Было слышно, как распахнулась дверь, и через мгновение на верхней части лестницы появилась Наталья, глаза ее блестели, на лице блуждала недобрая улыбка.

– Ты же знаешь! – выдавила она, подавляя одышку.

– Да… Анна тебя развлекала своими письмами… Но, право дело, душа моя… я не видел ее много лет! К стыду своему… если пойдет она, скажем, в толпе на вокзале и не узнаю вовсе! Чужие мы люди стали!

Иван Феклистович умоляюще взирал на свою вторую половину, стоявшую на лестнице второго этажа, чувствуя себя крошечным, как вошь. Помимо «главенствующего» положения ощущение ничтожности в него вселял холодный взор Натальи Петровны, в котором искрилось презрение. Однако трепещущий мужчина надеялся, что желание жены встретиться с порочной Анной – всего лишь временная блажь, прихоть, затмение. Он не желал, чтобы добропорядочную атмосферу его жилища осквернило присутствие вульгарной особы.

– У меня не так много радостей в жизни, Иван. Я погребена в этом доме и чувствую себя узницей, – упрямо отчеканила Наталья Петровна. – Я смирилась с тем, что мы нигде не бываем, кроме как в доме твоей старшей сестры Елизаветы Феклистовны, она смотрит на меня с таким отвращением, словно я простолюдинка…

– Дорогая моя, ты слишком…

– Я не договорила! Да, мои родители были разорены, но наш род был прославлен еще при Петре Великом! Хотя это, конечно, не важно! Дворянство, а точнее то, что от него осталось нынче, – прогнившая прослойка общества… Словом, твоя сестра Анна – единственный человек, с которым, как мне кажется, я смогу говорить по душам! Так неужели я не стою того, чтобы эта дама оказала мне честь и приехала в мой дом, как к своей родственнице, которую она даже ни разу не видела, – отчеканила Наталья Петровна, вытирая пот со лба, после чего добавила, усиливая громкость: – Я ей родственница, и не пытайся со мной спорить!

Женщина покачнулась, и чуть было не потеряла сознание. Обеспокоенный муж мигом поднялся по лестнице и, подхватив ее на руки, отнес в спальню, где бережно, будто сломанную куклу уложил на кровать.

– В письме есть адрес. Я завтра же ее разыщу, Наташенька. Ты только не волнуйся! – произнес мужчина с безнадежным вздохом. Он накрыл жену одеялом, после чего прижался губами ко лбу, почувствовав холодные капельки пота. Для Ивана Феклистовича было загадкой то, каким образом дуреха-сестра умудрилась на расстоянии влюбить в себя его добропорядочную и недоверчивую супругу. Он знал: Анна – существо лживое и своими сладкими речами может усыпить бдительность кого угодно, но не его жены, видящей людей насквозь. В письмах из Петрограда сквозила детскость и непосредственность, граничащие с глупостью. В конце письма она всегда уделяла внимание «миленькой Наташеньке».

– У нее душа беспокойная, – вступалась женщина за родственницу, умиляясь тому, как Анна подбирает слова, она чувствовала сквозь строчки аккуратного старательного почерка теплоту, а по поводу просьб денег у нее было такое мнение: – Если ты ее не поддержишь, Ваня, ей некуда будет идти! Господь видит твою щедрость и это непременно зачтется на страшном суде!

Его раздражали суждения супруги о добродетели и духовный шантаж, но, не смотря на это, он раз за разом позволял себя уговаривать и отправлял деньги. Не желая вновь растревожить жену, Иван Феклистович на цыпочках покидал небольшую комнатку, проверив, плотно ли занавешены окна. Наталью Петровну пугал солнечный свет, она пряталась от злобных лучей, ей казалось, что они непременно оставят ожоги на ее тонкой бледной коже. Тридцатилетняя женщина не любила жару, а летние месяцы были для нее настоящим испытанием. С самого детства она страдала фобией, вызванной реакцией организма на огненное небесное светило, и если всем детям оно приносило радость, то для маленькой Наташи являлось врагом, потому что проведя буквально четверть часа под солнечным присмотром, она становилась ярко-красного цвета. В детстве ее часто дразнили «синьорина помидор».