Жак Оффенбах и другие - Леонид Захарович Трауберг

дворянка. Дворянками были и Татьяна Ларина, и Анна Каренина, и жены декабристов. Но Перикола ни в каком разе не дворянка, она — то, что называлось «дворовая девчонка», «простушка». Именно это отличает оперетту от оперы. Тут и спорить нечего. Не только были бы непонятны в тексте «Периколы» такие высокие слова, как «Пускай погибну я, но прежде я в ослепительной надежде…» или «Я пью волшебный яд желаний…», но и сама музыка Татьяниного письма столь же возвышенна, как и ее, правда взятые из прочитанных романов, фразы. Мысли Периколы куда проще, в них — о голоде, о лишениях. И — о любви. Такой же простой, как не напрасно предшествующий письму Татьяны рассказ няни.

Ну, конечно же, просты и, пожалуй, даже грубоваты ламентации уличной певицы: «И голод, о друг мой несчастный, все прелести губит он в нас». Как можно равнять с этим потрясающие слова Татьяны?

Но что слова! Как возможно сопоставлять изумительную мелодию «Онегина» с простейшим по существу мотивом «Периколы»? Но ведь слова о «яде желаний» не Татьянины, их сделал гениальными поэт, и в конечном счете они слегка пародийны.

Но все это — рассуждения, а вот сближение двух имен… Чайковский и Оффенбах… Автор «Пиковой дамы» и автор охального галопа! Позволительно ли сравнение?

У известного композитора и музыковеда Б. В. Асафьева мы читаем: «…элементы, из которых слагаются музыкальный язык и темы-идеи-образы у Чайковского, лежат всюду: их легко обнаружить и у лириков-итальянцев, и у современных Чайковскому французов вплоть до Оффенбаха, и, очень, у Шумана, Листа и т. д.», — и дальше: «…в поисках наиболее интенсивно воздействующих принципов музыкально-драматургического оформления опыт французов лириков мог сыграть определенную роль. И я бы сказал, что секрет новой эмоционально направленной формы музыкального театра нашел не только Бизе, но и, особенно, Оффенбах, последний под влиянием публицистических тенденций…».[13]

Но почему же только слова Б. В. Асафьева? О некоторых, казалось бы, неожиданных связях творца «Иоланты» и автора «Синей Бороды» можно узнать, обратившись к переписке… П. И. Чайковского. Читаем письмо к Н. Ф. фон Мекк от 14 августа 1878 года: «Сколько раз я мечтал сделать либретто из какой-нибудь его (Альфреда де Мюссе. — Л. Т.) комедии или драмы! Увы! по большей части, они слишком французские, немыслимые и теряющие всю свою прелесть, будучи переведены на русский язык, напр. „Le Chandelier“ или „On ne badine par avec l’amour“… Не постигаю, каким образом французские музыканты до сих пор не черпали из этого богатого источника».

Чайковский, вероятно, знал о существовании музыки Оффенбаха к спектаклю «Подсвечник» в «Комеди Франсэз» и об одноактной оперетте «Песенка Фортунио». Мало того: композитор написал романс на текст песенки Фортунио «Нет, никогда не назову» (перевод Н. П. Грекова, опус 28 № 1, 1875 год).

Друг Чайковского, Ларош вспоминал о нем: «Он, как мне всегда казалось, находился под действием не только Байрона, которого узнал лишь позднее, да и то урывками, сколько французов тридцатых годов, особенно Альфреда де Мюссе, к которому питал любовь восторженную. От этих французов он заимствовал ту изящную растерзанность, которая была так чужда ему в жизни, но которая так часто обнаруживается в его музыке („Фатум“, „Франческа да Римини“, „Манфред“, „Мазепа“, „Гамлет“, „Патетическая симфония“). …Сопоставьте с этим его любовь к повестям Мериме, к „Chartreuse du Parm“ Стендаля — и вы получите впечатление романтика, сохранившего в семидесятых и восьмидесятых годах нашего столетия вкусы времен Людовика-Филиппа».[14]

Позволим себе озорное предположение: что́, если бы при своей любви к творениям Мериме П. И. Чайковский обратился к фабуле «Кареты святых даров».

Такой и прошла оперетта через столетие: не слишком сложные гармонии, оркестровка, ритмы. И героини оперетты — носят ли они титулы или нет, расфранчены или бедно одеты — всегда подобны Периколе. Подобны Сильве, незаконно явившейся на княжеский бал. Так и пройдут они пусть не рука об руку, но, как принято теперь выражаться, сосуществуя, «простушка» и «воспитанная» — оперетта и опера.

Не только «Письмо», чудесно спетое Шнейдер, «не прошло» у избалованной публики театра «Варьете» 6 октября 1868 года. Не имела значительного успеха вся оперетта — так, снисходительные хлопки. Это после феерических триумфов «Парижской жизни» и «Великой герцогини Герольштейнской»! Чем объяснить? Ответ ясен: несоответствием самого духа вещи вкусам поклонников песенки о военных, очень хорошей, между прочим, песенки. «Перикола» оттолкнула демократичностью авторских симпатий; кидающаяся в объятия солдата герцогиня куда приемлемее.

А главное — не приняли примата лиризма.

Восхищаясь девушкой и парнем из народа, Жак Оффенбах как бы погашал долг своей голодной юности, своего бесприютного существования в Париже. Доводя до совершенства лиризм, он низко кланялся театрикам, в которых подобные Пикилло и Периколе певцы распевали волшебные песенки о любви, о человечности, о вере в победу добра.

Выходной дуэт рассказывал о парнишке, который «подрастет: на то испанец он». Но текст был явно ироническим. Испанцы грабили и насиловали, оперетта уклончиво, но говорит об этом. А вот вера в то, что «подрастет народ», — в основе блистательного марша. Делались попытки превратить «Периколу» в спектакль с мятежными идеями и даже сценами. Ничего не получилось. Сила «Периколы» не в том, что народ распевает «Çа ira!». Сила в том, что народ, та же Перикола, тот же Пикилло, прекраснее, человечнее вице-короля и его подручных. Даже если бы вице-король сделал Периколу своей женой (такое бывало), она не осталась бы с ним, вернулась бы к любимому.

«Перикола» живет. Именно ее поставили в Париже к 150-летию со дня рождения композитора. Вероятно, ежедневно то в одном конце мира, то в другом, то по радио, то по телевидению передают дуэты, соло и ансамбли из теперь уже признанной оперетты.

Именно оперетты. Потому что лиризм «Периколы» — из этого ведомства. Вспомним, что «Письмо» соседствует с очаровательной песенкой: «Какой обед нам подавали!..», с превосходным дуэтом в конце первого акта, где Пикилло, тоже опьяневший не столько от вина, сколько от еды, говорит будущей жене, лица которой не видит: «Мадам, я вам сказать обязан, я — не герой…» — и обещает при случае поколотить ее непременно. На что довольная поворотом ситуации (бесплатно поженились!) Перикола отвечает: «Как аукнется, так откликнется: будут бить меня, буду бить и я!» И оба заканчивают: «Эхма! Проживем как-нибудь!»

Ну, кто смеет сказать, что это не оперетта?! Пленительная простушка — оперетта. И издевка ее над власть имущими посильнее, чем глумление над богами и царями.

А вопрос о женщине… Так ведь образ создан для Гортензии Шнейдер. Той самой, которая пленяла в ролях Елены, Булотты, Метеллы и герцогини именно своим женским естеством. Как пленяла? Не знаем. Отдельные