Жак Оффенбах и другие - Леонид Захарович Трауберг

силу. Констатация факта, что женщина трактовалась в основном как очаровательница, что прославлялась прежде всего ее внешность, ее умение привлекать мужские взоры, дела не меняет. Конечно же, этим не исчерпывается роль женщины в истории человечества.

Стоит ли напоминать о таких выдающихся личностях, как Аспазия, Жорж Санд, Флоренс Найнтингаль, Луиза Мишель, Мария Склодовская-Кюри. Тем не менее в середине XIX века вместе с окончательным торжеством буржуазии стала явственной тенденция превратить женщину в первую очередь в источник наслаждения, в представительницу того, что называют «Евино племя».

В «Манифесте Коммунистической партии» мы читаем знаменитые строки: «Буржуазия сорвала с семейных отношений их трогательно-сентиментальный покров и свела их к чисто денежным отношениям», — и дальше: «…буржуа, не довольствуясь тем, что в их распоряжении находятся жены и дочери их рабочих, не говоря уже об официальной проституции, видят особое наслаждение в том, чтобы соблазнять жен друг у друга».[8]

Да, магия женских чар! Но XIX век предложил нам более точное определение. Уже в 30-х годах столица Франции стала излюбленным местом визитов (конечно же, не бедняков) из всех стран. В Париж ездили английские лорды, американские плантаторы и русские князья не для того, чтобы любоваться древностями Лютеции. Париж все больше становится «городом веселья». Так было и за сто лет до того. Героиня «Пиковой дамы» именно здесь прокутила состояние. В середине XIX столетия уже не игорный дом стал главной приманкой. Возник подлинный миф — миф «о парижской жизни». Точнее сказать: «о парижской женщине». Как всякий миф, и он был враньем. Блиставшая в Париже Шнейдер была дочерью немца, уроженкой Бордо. Зюльма Буффар — непонятно какой национальности. Об этом забывали: Шнейдер, Буффар, Д’Антиньи были парижанками!

Невозможно не видеть экономическую подоплеку мифа. Иначе и быть не могло в эпоху расцвета буржуазии. Все они, по существу, были парижанками: и Евридика, и Елена, и немецкая герцогиня. Выводя на первый план «представительницу парижской жизни», Оффенбах выполнял легко читаемый заказ тех, кто способствовал появлению его театра. Выполнял блестяще. Оперетта («буржуазная») сняла сентиментальный покров с женщины, но вместо него накинула на героиню куда более прельстительный наряд.

Именно эта черта нового жанра вызывала осуждение у больших и талантливых писателей, по-настоящему критиковавших воцарившийся буржуазный класс. В «Дневнике» таких умных наблюдателей своего времени, как братья Гонкуры, мы находим следующий абзац (запись от 10 октября 1861 года): «За столом… разговор зашел о театре Буфф, этом великом ничтожестве, этом „Фигаро“ театрального мира; о значении, которое он приобретает, об интересе, который он возбуждает все больше, о кругах, с которыми он связан, — здесь и Жокей-клуб, и милашки, и проч.».[9]

Позднее, в 1887 году (5 января), мы встречаем запись другого рода: «Обед у Шарпантье, на котором Доде заявил, что можно было бы написать хорошую книгу под заглавием „Век Оффенбаха“, и утверждал, что в наше время все связано с ним и идет под знаком его юмора, его музыки, которая, по существу, насмехается над серьезными вещами и пародирует серьезную музыку. И Сеар довольно остроумно назвал Оффенбаха Скарроном в музыке».[10]

Отрицательно относился к Оффенбаху и его театру превосходный прозаик и поэт Теофиль Готье. Нет сомнения, что для этих представителей «высокой литературы» было естественным презирать, как им казалось, низкопробные буффонады Оффенбаха, и все-таки легко заметить: в их осуждении налицо некоторый снобизм, взгляд свысока, даже предвзятость.

Так что же, последовать за Золя или многими другими примечательными людьми, видевшими в оперетте лишь прославление греха? Как ни странно, придется оспаривать отчасти небезосновательные ссылки на аморальность оперетты (любопытно, что, впоследствии спохватившись, оперетта снова набросила на любовные отношения сентиментальный покров).

Жак Оффенбах очень бы смеялся, если бы кто-нибудь объявил его философом (в наше время даже кинокомиков, братьев Маркс, называли экзистенциалистами, сюрреалистами, а клоуна Грока даже удостоили звания доктора философских наук без защиты диссертации). Не был Оффенбах ни идеалистом, ни материалистом. И все-таки существует возможность увязать имя Оффенбаха (не забудем о его либреттистах) с философским направлением, которое многие, пожалуй, даже не назовут философией, хотя и ошибутся.

Жак Оффенбах был гедонистом.

Как часто топорные определения не только сбивают с толку, но и оказываются заведомо вздорными. Термином «циник» (правильнее — «киник») определяли грубых, даже мерзостных людей. Между тем это система философских воззрений, многозначащие следы ее мы находим в истории последних десятилетий. Сказать о человеке: «Он эпикуреец» — значит отчасти осудить его. Раз эпикуреец, то — безыдейная личность, себялюбец. Как быть с тем, что Эпикур — в числе любимых философов Карла Маркса, один из величайших мудрецов древности? Гедонизм — да какая же это философия?! Даже в таком серьезном труде, как «Новый энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона, гедонизму уделено две-три пренебрежительных строчки: «Гедонизм — этическое учение, признающее высшим благом и целью жизни чувственные удовольствия». И снова — та самая неполная правда, которая хуже лжи. Придется на этом остановиться.

Гедонизм — этическая школа, возникшая в Греции в начале IV века до н. э., начало ее связано с именем мудреца Аристиппа. Гедонизм действительно объявлял стремление к наслаждению основной движущей силой человечества. Однако не правы те, кто упрощенно трактует термин. Гедонизм противостоит аскетизму. В учениях последователей аскетизма на первый план выдвигалось признание необходимости страдания, даже возвеличивание страдания как неотъемлемой части человеческого бытия. Именно с этим связана религия иудаизма, теория первородного греха. Неотвратимость, почетная роль страдания — в основе христианской религии (как и в некоторых языческих верованиях). Гедонизм отрицает неизбежность, примат страдания, жертвы, утверждает радость как цель существования.

Хотя бы один пример: молодому человеку, явному гедонисту, подарили сто золотых, он счастлив. Такое наслаждение — иметь сто золотых! На следующий день друзья увидели, как он шагает по дороге, разбрасывая направо и налево золотые. В ответ на удивленные вопросы друзей он говорит: «Вчера мне доставляло наслаждение получить сто золотых, сегодня — разбрасывать их. Кроме того, кто-нибудь найдет золотые и тоже возрадуется». Иные назовут это бессмысленным расточительством, пусть так.

Многое взявший от гедонистов, гениальный философ Эпикур считал, что «простые кушанья доставляют такое же удовольствие, как и дорогая пища, когда все страдание от недостатка устранено. Хлеб и вода доставляют величайшее удовольствие, когда человек подносит их к устам, чувствуя потребность».[11]

Не забудем, что воззрения гедонистов, суждения эпикурейцев, многому у них учившихся, взяли на вооружение философы Возрождения и французские просветители. Конечно же, учение гедонистов, по существу, наивно и мало помогает в объяснении общественного порядка или беспорядка. Тем не менее не будем чураться слова, вспомним, что идея коммунизма предполагает