Фокусник - Ася Алкимова

покачивая ветвями, и никакой особенной тоски, впрочем, не вызывая. На что действительно было печально смотреть, так это на судьбу фанерного домика, выставленного моими соседями через дорогу на свою невысокую кирпичную оградку. Это было, видно, произведение кого-то из младших членов семьи: выпиленное лобзиком и старательно сколоченное фигурными гвоздиками здание, которое теперь было изгнано во двор с пришпиленной на крыше запиской. На ней значилось: «Free. Please take.»

Домик был вполне хорош, и мог бы послужить замечательным убежищем для кукол, но у меня кукол не было, а дочку людей, у которых я снимала комнату, он, кажется, не интересовал.

Сначала его загадили птицы. Затем фанера взбухла и искарежилась от влажности, и вместо пряничного домик стал больше похож на блинный. Потихоньку дерево начало гнить, под крышей и у стен появились черные подтеки, выжженая резьба расплылась и побурела. Как-то утром я увидела, что из унылого жилища выскочила на свет заспанная белка. К вечеру прежде отполированная фанера была сплошь покрыта следами крохотных коготков.

Теперь домик засыпало снегом по самую кровлю, и я была этому рада: холод и пушистая белая упаковка могли спасти его от дальнейших надруганий.

Неестественно громко зазвонил телефон.

– Привет, – обеспокоенно сказал Янин голос, – Ты можешь сейчас приехать в город?

– Что-то случилось?

– Ну ты можешь?

– Могу.

– Тогда приезжай, я там расскажу.

Против своего желания обеспокоенная Яниным звонком (мало ли что могло произойти с ней или с ребятами), я быстро собралась и выбежала на заснеженную улицу как была, в теплом свитере и клетчатых пижамных штанах.

Было влажно и непривычно холодно. По щиколотку проваливаясь с жидкую снежную кашу я кое-как доковыляла до остановки. Англичане не убирали снег с улиц, и лучшим определением происходящему на дорогах было слово “коллапс”. Автобуса пришлось ждать целую вечность. Когда он наконец подъехал, под завязку набитый собиравшимся на предрождественскую процессию народом, мне еле-еле удалось втиснуться в празднично наряженную толпу. Окна запотели так плотно, что определить, где мы находились, можно было только по тому, как толпа наклонялась вправо и влево, и вперед и назад, в зависимости от того, поворачивал ли автобус, останавливался или прибавлял ходу. Я с удивлением отметила, что даже вслепую хорошо помню маршрут.

Я вспомнила разговор с Варданом, состоявшийся несколько дней назад.

– У города есть не только свой характер, – задумчиво заметил Вардан, – у него есть своя логика.

Некая причинно-следственная связь пространства и человеческих существований.

– Как тебя не смущает все это? Англия, – спросила я.

– Смущало раньше. А потом она стала моей. И Оксфорд стал моим. Знаешь, когда город становится своим? Когда на каждом логическом пересечении есть ты сам.

– Это как?

– Это просто. Твой город. Всё твоё: дома, магазины, вокзалы. Кто никогда не жил в другой стране, не поймёт. В родном городе ты живешь представлениями о вещах больше, чем данностью. Памятью больше, чем восприятием. Ты знаешь, что ждет за каждым углом, и не только – ты знаешь, что может ждать за каждым углом. Родной город – это я, впитавшееся во все четыре измерения. А когда твоя память становится не нужна, не применима – это называется ностальгия.

– Я замечаю, – отозвалась я, – что нет больше освещений, способных меня удивить. Любая погода, любое время года, любое положение стрелок: ничто не меняет моего сродства с пейзажем.

Я знала, после дождя какой силы образуются лужи, которые было уже не перешагнуть, знала все лоции весенних ручьев, все обыкновенные блики, все возможные эмоции тысяч горожан. Вернее не знала, нет. Это понимание было интуитивным и неосознанным, как ритмичные покачивания людей, на долю секунды предваряющие движения автобуса.

Пробиться к кафе, в котором меня ждала Яна, было целым испытанием. Для парада огней перекрыли все главные улицы, тут и там среди сверкающих бумажных звезд маячили котелки полисменов. Хор мальчиков из ближайшей церкви тянул гимны и колядки, вразнобой кашляя от ледяного воздуха. Мерцали гирлянды и свечи, впереди процессии вышагивали гордые девочки, наряженные снежинками, а за ними спешили мамы, готовые в любой момент подать им теплые куртки и свитера. В сердце парада радостно суетился священник. Он приветствовал толпу, ребячески маша рукой, и помогал то тому, то другому нести тяжелые украшения и еловые ветки.

Обогнать шествие было совершенно невозможно. Пришлось плестись в аръергарде, среди раскрасневшихся от грога бабулек, и терпеливо ждать, пока мэр, тоже подозрительно счастливый, не произнесет пару слов о свете, который дарует нам Рождество в самое темное время года. Поверх голов я смогла разглядеть, как наконец дернули украшенный огромным бантом рубильник, и вся улица засияла голубым, золотым и алым. Толпа захлопала. Снежинки дружным потоком ринулись натягивать шапки.

Яна ждала меня у входа в кафе, судорожно мусоля сигарету и подергивая ногой. Она была обута в что-то совершенно невообразимое, напоминающее одновременно клешню кальмара и покосившуюся романскую арку.

– Скажи?! – Первым делом поинтересовалась она, выставляя вперед ногу.

– Ух ты… – протянула я.

Туфли были безусловно шикарные, хотя и уродливые сверх меры.

– МакКвин! – Гордо проинформировала Яна.

– Ты это показать меня позвала? – Спросила я, несколько раздраженная долгой дорогой и промедлением, которое вызвала процессия.

– Нет конечно, – отозвалась Яна, враз мрачнея, – Я о Владе хотела поговорить. Ты ж вроде психолог наш.

– Н-да?

– Он меня бросил, наверное.

Я сочувственно охнула.

– Наверное?

– Ну… Вроде как бросил, а вроде как и нет.

– Это как?

Яна вздохнула и начала объяснять.

– Ну мы с Владиком уже полтора года встречаемся, так? Ну и он, – она запнулась, – ревнует очень сильно.

– Это логично с его стороны.

– Нет! Вообще не логично, правда! Как тебе объяснить-то… Он думает, что я со всеми заигрываю… ну я же заигрываю бывает с кем-то, да? Ну вот он думает, что это потому, что я его не люблю! – Тон Яны был одновременно пораженным и обеспокоенным.

– Это логично.

– Но я же его люблю! Я боюсь оставаться одна! Я же не умею без него жить! Он же вся моя жизнь! Как я без него буду?! – Из ее глаз покатились слёзы. Она сморщилась и захныкала.

Мне пришлось несколько минут гладить ее по плечу, прежде чем она снова смогла говорить.

– Как мне вернуть его, а?

– А как вообще получилось так, что вы расстались?

Яна уже в открытую рыдала. На нас начали поглядывать.

– Он подумал… Он подумал, что я… а-а… что я целовалась с, с, с Чингизо-ом…

– А ты целовалась с Чингизом? – Уточнила я.

Оказалось, не зря уточнила.

– Ну немножко-о… – нехотя признала Яна.

– Это как так?! При Владе, что ли?!

– Не-ет… Ему кто-то рассказал,