Квартирник у Маргулиса. Истории из мира музыки, которые нас изменили - Евгений Шулимович Маргулис

такие. Дело в личности. Дело в дерзости. Дело в независимости. Дело в потоке солнца. Дело в мгновенном коротком взгляде. Выбирать профессию власть не позволяла – куда поступишь, тем не будешь. Твою профессию выбирала она. Чтоб она не грустила, ты старался ее рассмешить, чтоб обратить внимание, начинал искать детали. Ты хотел быть интересным и начинал мыслить. Первые твои шаги делала она. А ты вдруг обнаружил, что кто-то еще, кроме нее, хочет это слушать.

И ты начинал продолжать! И по Одессе понеслось: «Есть такой мальчик, он может почитать». Может – не может, но повод ты не забудешь никогда. Как ты шел следом, ожидая одного поворота головы, одного взгляда. «Что вам надо, молодой человек?» А ты по-настоящему не знал. А вариантов только два: либо ты, либо не ты. Ты шел сзади, ты шел навстречу, ты попадался непрерывно. Ты попадался ей непрерывно. Ты проходил, а взгляд твой оставался. И ты начинал представлять ее.

Вот так вот мы любили, вот так вот мы писали. Вот так мы говорили, чтоб коснуться. А когда касались, переставали говорить. А зачем касались? Ты этого еще не знал. Выбирала она не тебя. Она тебе выбирала профессию на всю жизнь.

(Песня «У меня есть сердце».)

– Михаил Михайлович, вопросик. А вы же Утесова-то знали?

М. Ж.: Да.

– Пересекались? Играли совместные концерты?

М. Ж.: Нет. Ну не так уж это все было соблазнительно. С ним дружил Аркадий Райкин, а я всегда приходил только с Райкиным. В то время, когда я работал у Райкина, я приходил. И вот. Я не знаю. У меня есть фотография меня с ним. Он очень подозрительно на меня смотрит. Даже чуть-чуть враждебно. Ну, кто его знает. Мы оба из Одессы. Каждый из нас воспевает по-своему. Он поет, а я что-то говорю, и он еще не знал, кто я такой. Он один раз послушал, второй раз послушал и скис. Он помрачнел и даже как-то не пытался со мной заговорить. Мы сидим рядом – ни слова! А я ж что, буду его толкать, говорить: «Леонид Осипович!» Ну, вот такая небольшая ревность по поводу нашего родного города.

– Попоем или почитаем?

М. Ж.: Ну, я хочу почитать все-таки пока еще, да. Я не знал, что как, думал, что я каким-то одним куском, а сейчас мне очень нравится. Они… Ну, вы помните, что бы я ни начинал, я прихожу к женщинам.

Рожденные у моря, они такие красивые, они так рано становятся молодыми. Сколько ты можешь идти сзади? Нужно что-то сказать. Ловко, быстро и остроумно. Вот тут и рождается талант. На главном инстинкте. А солнца – вся жизнь, а моря – вся жизнь. А пресной воды нет, а смывать красоту нечем. А пыльные, а горячие. А пахнут акацией, ковылем, полынью и ходьбой по горячему асфальту. На чем они передвигаются? Эти оборванные юбки, эти разорванные джинсы, из них медленно и плавно уходят вниз быстрые и нежные. А вверх идут какие-то майки, куски халатов, обрывки парашютов.

Откуда появляются глаза? А чуть лизнешь, незаметно, но обязательно. Если состришь, то лизнешь. Соленая. Состришь, лизнешь и поцелуешь. Поцелуй дороже всего. Все остальное мельче, хуже и глупее. Поцелуй главнее. Ты что-то говоришь внутри поцелуя, и ты идешь вперед внутри поцелуя. Поцелуй – это длинный путь, это твое завоевание, твое произведение, твоя индивидуальность. В этом поцелуе все море, все лето и желание сказать еще что-то, о чем сегодня можно догадываться. А когда-нибудь пожалеть. Но кто об этом думает, когда целует, извините, пожалуйста.

В. П.: Мне нравится, что у Михаила Михайловича все тексты от руки написанные, ручкой. Это аналогово. Мы любим такие аналоговые почеркушки. Я тоже так люблю карандашом музыку писать.

М. Ж.: Ну, молодец.

В. П.: Спасибо. Тогда следующая песенка, на которой мы будем заканчивать наше отделение, посвящается вам, Михаил Михайлович, с большим уважением. Я специально для этого выучил слова этой песни, но если буду путать, вы уж не обессудьте.

(Песня «Мишка, Мишка, где твоя улыбка».)

– Дамы и господа, во второй части нашего квартирника – Максим Пиганов и его «Тромбон-шоу»! Ура!

Я вам хочу сказать, что одесский «Привоз» был всегда поставщиком всего самого лучшего: джинсы, пластинки и, конечно же, голливудская музыка. Поэтому переходим именно к ней.

(Песня Study War No More в исполнении «Тромбон-шоу».)

– Михаил Михайлович, а сами-то какую музыку любите?

М. Ж.: Вот эту.

– Неплохой, кстати, вкус.

М. Ж.: Там еще есть звук-кристалл? 4 тромбона и кларнет.

Максим Пиганов: 4 саксофона и кларнет.

М. Ж.: Четыре саксофона и кларнет.

М. П.: У нас будет в следующем произведении четыре тромбона, в другой песне.

– Михаил Михайлович, а какие голливудские композиторы, кроме Гершвина, конечно, понятно? Хотя он – ленинградец.

М. Ж.: Так там, господи, все они.

– Играем или читаем?

М. Ж.: Ну, ребятки, в основном я уже главное прочел.

В Одессе у нас много дверей. Когда кто-нибудь после обиды у нас стремительно кричит: «Прощай, ты меня больше не увидишь», – он еще появляется на веранде, видит меня в комнате, кивает, появляется у соседки, говорит: «Здравствуйте», – врывается в туалет, говорит, – «Ой!», – появляется на кухне. Его спрашивают: «Вам к кому?» Вбегает на веранду, видит меня в комнате, плачет. Тогда я вывожу его на улицу, целую прямо в слезы и говорю: «Никогда не говори «прощай», пока не убедишься».

– Михаил Михайлович, но музыка-то подобная всегда поступала в трофейные кинофильмы, либо все-таки через «Привоз». Откуда питались музыкой?

М. Ж.: Не помню, не знаю, откуда питались музыкой. В общем, я всегда имел дело с музыкантами, у которых это все уже было. Где они и как доставали – трудно сказать. Но что делать, тем более что такие очереди за молоком. Один мой знакомый трубач просто пришел домой в пять утра, жена вдруг проснулась неожиданно. Она говорит: «Ты что? Ты что, только что пришел, что ли?» – «Ты с ума сошла! Я иду за молоком для ребенка!» Вот через таких людей к нам и поступала музыка. Немножко приходило с судами. Суда были в заграничном плавании, и немножко приходило пластинок. Где-то кто-то что-то… иногда дарили. Купил проигрыватель хороший у дипломата, который сошел на берег и тут же продал мне этот проигрыватель и улетел в Москву. А такой проигрыватель с динамиками, красивый. Я обычно пользовался: десять пластинок, которые падали… Ну и помощь Владимира Семеновича.

Был у меня такой случай в Питере, там девушка была, мы были одиноки. Она, может быть, нет, но я был одинокий. Она была у меня в гостях на пятом этаже на улице Стойкости. И она:

– А что, вы с Высоцким знакомы?

– Знакомы.

– А можете ему позвонить?

– Сейчас? Конечно могу.

Ну я набрал, сколько у нас было? Не так много. Я позвонил Володе. Он меня спросил: «А ты ставил ей «Кони привередливые?» Я говорю: «Ставил, да». – «Давай ее к телефону». Она говорит: «Это кто, Высоцкий?» – «Да, Высоцкий, сам Высоцкий». Она, значит, приникла к телефону и слышу: «Ага, все, обязательно-обязательно». Слово она сдержала.

– Пройдемся по джазу?

М. Ж.: Давайте пройдемся по джазу.

(Песня Respect.)

– Браво! Михаил Михайлович, с удивлением узнал две вещи, которые не знал никогда. Что вы в молодости были спортсменом и гимнастом – вранье?

М. Ж.: Было, было.

– И? Как закончилось?

М. Ж.: Максимум второй разряд в спортивной гимнастике и девять баллов за вольные упражнения.

– И вторая история, про которую я тоже никогда не знал, – то,