В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945 - Юрий Владимиров

Рабочие команды, предназначенные специально для выполнения работ различных видов, например: команды грузчиков, землекопов, сапожников, портных, банщиков, электриков и других, имелись и внутри больших лагерей типа шталаг или дулаг. При этом они работали как на территории самого лагеря, так и под охраной, вне его.

Особыми были концентрационные лагеря, в которых содержались заключенные, обвиняемые в основном в антинацистской политике. Рассказывать об этих лагерях не входит в мою задачу. Не буду говорить также о местах и лагерях, где находились и работали гражданские лица из оккупированных немцами территорий нашей страны (так называемые Ostarbeiter – остарбайтеры, то есть восточные рабочие) и других государств.

Отмечу лишь, что этим лицам было несравнимо лучше, чем советским военнопленным. Ведь гражданским лицам выплачивали неплохую зарплату и предоставляли значительно лучшее питание, и они жили и ходили почти везде свободно, не находясь под конвоем. Они даже могли вести почтовую переписку с родными (наши – только из оккупированных мест). Я, между прочим, встречал в Германии украинских, русских и белорусских девушек, которые приехали туда добровольно, чтобы заработать немалые деньги и хорошо одеться. В первые годы войны остарбайтеры носили на своей одежде слева на уровне груди синюю квадратную нашивку с белыми каемками и надписью «OST» («ВОСТОК»), а позже – национальные эмблемы (в частности, выходцы из Украины – трезубец).

Как-то от старожилов лагеря мне довелось услышать, что лагерь был создан еще в годы Первой мировой войны и в нем содержали русских, французских и британских военнопленных. В 1939 году, с появлением военнопленных поляков, лагерь стали обновлять и расширять, используя их в качестве рабочих. А с лета 1941 года в основную рабочую силу, занятую на строительстве лагерных объектов, превратились советские военнопленные. Они сооружали длинные (40 метров и более) деревянные одноэтажные бараки.

Лагерь (см. рис. 1 во вклейке) представлял собой восемь блоков, состоявших из бараков. В 20 километрах юго-восточнее Мюльберга имелся также филиал лагеря № 304 (IVH) Zeithein (Цайтхайн) около городка с тем же названием. С 1941 года в нем содержались почти только советские военнопленные с дизентерией, брюшным и сыпным тифом и с другими тяжелейшими заболеваниями. В Цайтхайне от болезней и истощения умерло тогда до 60 тысяч человек. С января 1943 года там устроили специальный лазарет для туберкулезных больных, неспособных к физическому труду. Среди них были, кроме советских пленных, сербы, французы, поляки, британцы, американцы, а чуть позже – и итальянцы. Я слышал, что в этом лагере с советскими военнопленными очень скверно обращался главный врач, носивший фамилию Воронецкий, бывший пленный. В Цайтхайне было захоронено около 140 тысяч советских военнопленных. После войны в Цайтхайне был построен небольшой завод по производству стальных труб.

Как и во всех лагерях для военнопленных, в Шталаге IVB немецкая комендатура создала из среды пленных группу полицаев – своего рода орган местного самоуправления. У полицаев был свой старший. Многие называли его «господин» или как на Украине – «пан». В лагере содержалось от 2,5 до 5 тысяч человек в зависимости от времени года и положения на фронте.

…Вновь прибывших военнопленных, как правило очень грязных, обросших, обессилевших, в изношенном обмундировании, завшивевших и больных, размещали в специальном блоке и держали там в течение недели. Выздоровевших, точнее выживших, направляли в душ и после обработки одежды и белья газом против вшей размещали в карантинном блоке на две или три недели.

Пленных селили по 150–200 человек в бараке. Полы в бараках были бетонные, окна с двойными решетками. В бараках не имелось ни нар, ни какой-либо мебели. Не было ни печей, ни другой системы отопления, ни уборной, ни умывальника с водопроводом. Люди принимали пищу расположившись на голом полу, спали ногами друг к другу. В течение дня, примерно до 20 часов, можно было пользоваться большой выгребной уборной и водопроводной водой в умывальнике рядом с тем же «туалетом». Нас очень удивляли плакаты с надписью «Экономь воду», поскольку на родине нас призывали экономить только электричество, и мы привыкли видеть призывы вроде «Уходя, гасите свет!».

…С наступлением темноты часовые с полицаями всех загоняли в бараки. Здесь пленных выстраивали и производили вечернюю поверку, после чего дверь барака запирали. Курить можно было лишь с большой осторожностью, чтобы огонь «не заметили сверху вражеские самолеты». В бараках царила страшная духота и вонь из параши. С рассветом дверь барака открывали и снова выстраивали всех на поверку. Затем несколько пленных выносили парашу на тележку и везли ее к выгребной яме. Пленных выгоняли с вещами во двор, и начиналась уборка помещения. В барак через дверь протягивали длинный резиновый шланг, подсоединенный где-то к гидранту, и водой, подаваемой под большим давлением, промывали бетонный пол.

Полицай забирал с собой старшего по бараку и еще несколько человек на пищеблок, откуда они приносили в тяжелых деревянных бадьях горячий чай. Завтрак был, как правило, без хлеба. Далее все проводили время кто как может, в частности играли в карты, хотя это было запрещено. В 12 часов или чуть позже в деревянных ведрах из того же пищеблока приносили обед, состоявший из первого блюда и картофеля в мундире. А в 16 часов 30 минут или в 17 часов полагался ужин, то есть хлеб, чай и кусочек маргарина, и очень редко – дополнительно щепотка мясных консервов. Конечно, порции были мизерными, и поэтому никто никогда не бывал сыт.

…Как я отмечал выше, после недели пребывания пленных в первом блоке администрация направляла их в третий – санитарный блок, чтобы помыться и уничтожить вшей на одежде. Горячая вода поступала в душевую из котельной. Душевая, котельная и отделение обработки одежды обслуживались «старыми» пленными из четвертого блока.

В душевой всех заставляли раздеться догола и на полчаса сдать нижнее и верхнее белье и всю одежду в газовую камеру для дизенфекции. В предбаннике стригли наголо голову и волосы на теле внизу живота при помощи специальной машины. Один банщик вращал маховик, сжатый воздух приводил в движение ножницы. Другой банщик стриг этими ножницами. Оба банщика тоже были голыми, но в кожаных фартуках. Затем третий банщик смазывал остриженные места какой-то сильно пахучей черной жидкостью. Четвертый банщик выдавал направляемому в душ кусочек серого очень твердого эрзац-мыла, состоявшего, наверное, наполовину из песка.

В карантинном блоке пленных поселяли в такие же три барака, которые были и в первом блоке. Жизнь и распорядок дня там были аналогичными, но продолжительность пребывания в нем, как я уже отмечал, составляла, как правило, две недели. За это время администрация лагеря определяла, кто может быть направлен на работу, кто – на лечение в лазарете, а кого передать в лагерь в Цайтхайне при обнаружении у пленного туберкулеза – практически неизлечимой в условиях плена болезни. Туда же посылали и тех, кто не был пригоден ни к какой работе вследствие крайнего истощения или увечья.

Когда пребывание пленных в карантинном блоке заканчивалось, их регистрировали, заводя на них личное дело. При этом на каждого писаря заполняли на немецком языке учетную карточку. В ней записывали: фамилию, имя и отчество, вероисповедание, дату и место рождения, имя матери, гражданство (национальность), семейное положение, место последнего жительства, фамилию, имя и адрес близкого человека – для разных сообщений, в частности о смерти. Отмечалось также состояние, в каком пленный доставлен в лагерь – здоровым, заболевшим или легкораненым, но способным работать. Указывалась гражданская специальность или профессия, род войск и номер войсковой части, в которых служил пленный, и военное звание. Записывали также рост, цвет волос и наличие особых примет. Кроме того, на карточке делали (внизу справа) чернильный отпечаток указательного пальца правой руки и приклеивали фотографию пленника размером 3×4 сантиметра.