Целоваться с дьяволом - Ирина Гончарова

Так началось мое сотрудничество с Егором. Конечно, он беспардонно наживался на мне. Но в то же время я понимала, что работы для меня другой нет и только здесь я была сама собой, занималась любимым делом, да еще получала за это приличные деньги.

Вот только жизнь с Викторией по-прежнему была очень напряженной. Ей не нравилось во мне буквально все, и она постоянно доводила меня своими придирками. В конце концов я поняла, что мне необходимо жить отдельно, и снова начала борьбу с отцом за отдельную жилплощадь.

Пил он теперь не просыхая и конечно же ни на один суд не явился. Я уже совсем было отчаялась, как вдруг мне помогло… несчастье.

— Вы Светлана Григорьевна Залесская? — спросили меня по телефону.

— Да, я.

— Подъезжайте, пожалуйста, по месту жительства, — приказал жесткий и хладнокровный голос.

Несмотря на поздний вечер, я быстро собралась и поехала.

Во дворе нашего дома толпился народ, стояла машина милиции, а рядом — «скорая». С бьющимся сердцем я поднялась наверх. Дверь нашей квартиры была распахнута настежь, а в ней виднелись люди. Вдруг из глубины закричала соседка, Анна Ильинична:

— Света, детка! Иди сюда скорей. Да пропустите же ее. — Бодрая старушка, растолкав всех локтями, прошипела: — Она же его дочь!..

И я очутилась в комнате. Меня поразила убогость обстановки: не было занавесок на окнах, куда-то подевалась шикарная по тем временам румынская стенка, кое-где отвалились обои, комната казалась какой-то обшарпанной, нежилой. Все это я отметила мельком, почти подсознательно, потому что на кровати лежало страшное. Мой отец. Но никакого горя я не ощущала, только ужас от увиденного: вся нижняя часть тела была исколота и порвана, нож валялся тут же — обычный, армейский, с широким лезвием. Глаза отца были открыты, и от этого становилось еще страшней.

— Ему, наверное, надо закрыть глаза, — пискнула я.

— Да мы сейчас унесем. — Какой-то человек в белом халате, видимо врач, накинул простыню на тело и обратился к хмурому милиционеру: — Можно выносить?

Мент повернулся в другой угол комнаты и тихо спросил:

— Все зафиксировали?

Вертлявый мужик с фотоаппаратом наперевес радостно кивнул:

— Да, Палыч, все отснял. Чистая бытовуха. Там на кухне бутылка самогона, два стакана, окурки…

— Ты свое дело сделал — свободен! — Милиционер Палыч грузно поднялся и двинулся на выход. — Ну-ка, весь лишний народ — до свидания! А ты… — он повернулся ко мне, — ступай-ка на кухню…

Там было еще хуже — словно Мамай прошел. Грязный, вонючий стол с разлитым портвейном, на полу — батарея пустых бутылок. Отвратительно пахло креветками. Шкаф под мойку был неплотно прикрыт, и, когда я автоматически тронула дверцу, оттуда выскочила крыса и выпал пакет молока. Вся раковина была забита мусором. Меня начало мутить.

— Да, — скептически протянул Палыч. — Обстановка та еще. Надо же так хату запустить. Однако скажи мне, девонька, как же он до жизни такой дошел? — Он внимательно посмотрел на меня.

— Я ничего о нем шесть лет не знала, я у бабушки жила, — запинаясь, ответила я, — а с ним уже который год сужусь вот за эту квартиру.

— А чем же тебе бабушка не угодила? — удивился Палыч.

— Маразм у старухи, живет в девятнадцатом веке — нет, как в тюрьме!

— Так, а у отца, значит, тоже жить не могла? — заключил Палыч.

— Ну вы же видите, он пил, а когда я еще с ним жила, после смерти мамы, бил меня, и я ушла к бабушке. — О насилии я не упомянула, опасаясь дальнейших расспросов.

— Ну хорошо, — Палыч что-то писал мелким почерком, — ну а друзья у твоего батьки были? Знаешь кого-нибудь?

— Да нет, не было у него друзей, он всегда один пил, да и не любил он людей. Когда из органов поперли, вообще замкнулся, дома сидел.

— Да на что ж он пил-то? — удивился Палыч.

— Пенсия у него была за выслугу, да он еще в Афгане служил, по инвалидности получал — контузия у него была.

— В Афгане, говоришь, — нахмурился Палыч, — а дружков его армейских не припомнишь?

— Да говорю же, — я невольно повысила голос, — я знать его не знала шесть лет.

— А ты не ори, не ори. Я тебя хорошо слышу. Ты вот послушай меня, моя хорошая, что получается. Тебе квартира нужна, ты с ним судишься, он на суд не приходит… — Он сощурился и посмотрел на меня: — Не приходил ведь?!

— Да, не приходил, — испуганно подтвердила я.

— Ну вот, — Палыч удовлетворенно потер руки, — а тут хлоп — и так удачно папку зарезали, вся хата тебе и никакого суда.

— Да вы что, с ума, что ли, сошли, да разве б я смогла? — От возмущения я вскочила со стула и случайно смахнула со стола стакан.

— Да ты сядь! И нечего посуду бить. — Палыч спокойно достал пачку «Беломора» и закурил. — Я вот что думаю: сама ты вряд ли его зарезала, все ж таки посильней тебя зверь, а вот дружка своего спокойно могла надоумить, а?

— Нет у меня таких друзей — людей убивать. Докажите! — Как всегда в минуту опасности, я вдруг вся собралась и хладнокровно продолжила: — Мою вину вы еще должны доказать. А я вам говорю: да, Григория я ненавидела всеми фибрами своей души, но убивать не стала бы — сам бы сдох, — я обвела глазами кухню, — от такой жизни!

— Ладно, девка, не кипятись. Должность у меня такая скотская. Подозревать всех и каждого. Не каждый день ведь мрут-то у меня на участке. Опять же никому, кроме тебя, выходит, смерть его не нужна…

— Все равно, — равнодушно сказала я. И на этом мы с Палычем расстались.

Потом я еще долго думала, почему именно так оборвалась жизнь отца. И чем больше думала, тем больше убеждалась: все закономерно, «за все надо платить!». В любом случае я была рада, что это животное больше никогда не встретится на моем пути…

Целых полгода меня терзали власти по поводу смерти отца и квартиры, пасхальные яйца свои я забросила, было не до художеств. Егор жестоко разругался со мной и более сотрудничества не предлагал. За это время я случайно узнала, что Роман женился — на Злате. Это известие почти убило меня.

Конечно, я понимала, что так и должно было быть, Злата по всем статьям подходила ему. У них было общее дело. Оба были красивы и честолюбивы. Оба хотели добиться известности.

Мне стало ужасно горько и обидно. Вот и увели, украли мою мечту, моего Ромашку, «свели коника из стойла». От отчаяния я сначала решила вскрыть себе вены. Но как-то все неудачно вышло. Не вовремя заявилась Виктория, вошла и, увидев меня в ванной, отхлестала по щекам. Было много крови. Ужасно болели кисти рук. Но бабушка не спускала с меня глаз — я, конечно, не сказала ей истинную причину своего поступка, — и она боялась повторения. Я долго ничем не могла себя занять, но потом мне все это надоело — и я решила сделать ремонт в отцовской квартире. Все хлопоты с милицией к тому времени улеглись, убийство Григория списали как «глухарь», не поддающийся расследованию. Мою причастность доказать не удалось — помогла бабушка, которая с пеной у рта доказала мое присутствие дома в момент совершения убийства, то есть обеспечила мое алиби. Крыть было нечем, и от меня отстали.