Лагерь обреченных - Геннадий Сорокин

Я впустил ее в комнату, высунулся на крыльцо, посмотрел направо, налево – на улице никого. В бараке напротив окна задернуты шторками. Утро! Но это ничего не значит. Завтра весь поселок будет знать, что дочка Михаила Антонова после его ареста первым делом примчалась ко мне. Плевать, пускай знают. Если надо, я открыто выступлю на его стороне.

– Успокойся. – Я усадил Наталью за стол, протянул ей стакан холодного чая. – Рассказывай: кто и когда арестовал твоего отца.

– Полчаса назад к нам приехали из милиции и увезли его с собой, – всхлипывая и шмыгая носом, ответила она.

– Из какой милиции приехали, из нашей, что ли, из верх-иланской?

С первого же дня работы на новом месте я отбросил все городские понты и обо всем происходящем в поселке стал говорить как местный житель: «на моей улице», «в нашем отделе». Коллеги оценили отсутствие у меня городской спеси, и уже через неделю я был каждому менту в Верх-Иланске своим парнем, а не заезжим чувачком, от которого неизвестно чего можно ожидать.

Из сбивчивого рассказа Натальи я уяснил, что утром за ее отцом приехал наряд милиции из нашего отдела. Ошибки быть не могло: некоторых милиционеров она знала лично.

«Это уже лучше, – отметил я. – Если бы его арестовали областники или чекисты, вот тогда были бы настоящие проблемы – ищи-свищи, куда они его повезли! Если же Антонова задержали наши, то дальше «клетки» в РОВД его никуда не денут».

– Наташа, а с чего ты решила, что отца арестовали? Они что, показывали вам постановление о заключении его под стражу?

– Они наручники на него надели, как на преступника, посадили в «уазик» и увезли.

– Ладно, разберемся. – Я подошел к шкафу, который остался мне от прежних хозяев, стал переодеваться. Наталья некоторое время безотрывно наблюдала за мной, потом спохватилась и стыдливо отвернулась к окну.

– Наташа, я оделся, можешь поворачиваться, – сказал я, накидывая ветровку.

Она посмотрела на меня. Глаза ее уже высохли от слез, но губы еще мелко подрагивали.

– Андрей Николаевич, чему вы так улыбаетесь? – осуждающе спросила она.

– Наташа, я все утро мучился проблемой: мыть сегодня пол или нет? Теперь вопрос сам собой разрешился.

– Я приду к вам вечером и все помою.

– Спасибо, у меня пока еще руки не отсохли. Пошли, что ли?

У входа в райотдел Наталья осталась дожидаться меня на крыльце, а я сразу же прошел к «клеткам». Дежурный по РОВД недовольно посмотрел на меня, но говорить ничего не стал.

Михаил Антонов сидел в камере один. Я подошел к решетке, протянул через прутья руку. Он поднялся с обшарпанной скамейки, молча за руку поздоровался. За спиной раздались шаги. Рядом со мной встал помощник дежурного.

– Ничего не хочешь мне сказать? – спросил я.

– Картошку помоги моим выкопать. Жена болеет в последние дни, в поле выйти не сможет.

– Хорошо. – Я развернулся и пошел на выход.

– Это все? – удивился помдеж. – Лаконично, однако! Андрей, там дочка его на крыльце стоит? Скажи ей, чтобы отцу поесть принесла, а то он голодный останется.

В городском ИВС задержанных раз в сутки, в обед, кормили горячей пищей за счет государства. В Верх-Иланском РОВД своей столовой не было, так что вопросы кормежки задержанных ложились на плечи их родственников. У кого родни и друзей не было, те по трое суток сидели на хлебе и жиденьком чае.

– Наташа, – сказал я, выйдя на улицу, – отец выглядит нормально, просьб у него пока никаких нет. В обед собери ему поесть. Сразу учти – ничего в стеклянной таре у тебя не примут.

– А что ему принести? – Она уже успокоилась, первоначальный шок прошел.

– Каши свари, в железной тарелке пропустят. Принеси хлеба, сала, чеснока, соли в пластмассовом пузырьке. Папиросы, спички. Папирос возьми сразу пару пачек, в клетке курево – первое дело, даже важнее, чем еда. Вместо сахара принеси кулек карамелек. Пока все, а там разберемся.

Я притянул ее к себе и в ухо прошептал:

– Мы в одной лодке, и я с нее выпрыгивать не собираюсь.

Из райотдела я пошел к прокурору района.

Прокурор Верх-Иланского района Туйменов Вадим Петрович жил в добротном кирпичном доме в пяти минутах ходьбы от центра поселка. В это субботнее утро он собрался подновить забор – поменять несколько треснувших за лето штакетин. Заметив меня, прокурор отложил в сторону инструмент, закурил.

– Привет, Андрей Николаевич! – Туйменов крепко пожал мне руку. – За родственничка пришел похлопотать?

– Отнюдь! Хочу вам с забором помочь.

– Но-но, ты мой забор не трогай! – Прокурору показалась кощунственной сама мысль, что какой-то городской хлыщ посмеет вторгнуться в гармонию штакетин и перекладин. Искусство набивать рейки на одинаковом расстоянии – это не каждому дано. Это убийство расследовать любой сможет, а с забором все гораздо сложнее. Забор-то все соседи по улице каждый день видят. Прибил одну планку не так, скажут: «Да у нашего прокурора руки не из того места растут! Как он будет с преступностью бороться, если собственный фасад в порядок привести не в состоянии?»

– У тебя есть ровно одна минута, чтобы изложить свои аргументы, – сказал Туйменов.

– Сыч и его убийца столкнулись в туалете случайно.

Сказав про одну минуту, прокурор не шутил. Я его знаю – через минуту он заявит, что разговор окончен, и мне придется уйти несолоно хлебавши.

– Разговор между Сычом и его противником был очень коротким, – продолжил я. – Что-то на уровне: «Ты козел!», «Сам козел!» Потом – бац! – кулаком в висок, и Сыч рухнул на пол. Кровь из него потекла медленно, как простокваша из опрокинутой бутылки. Убийца уходит. Приходит некто, видит труп, макает в кровь палец и рисует руну. Вывод: убийство Сыча – это чистая бытовуха на почве личных неприязненных отношений. Никакой политики в ней нет, никакого намека на месть фашиствующих элементов бывшим сотрудникам НКВД нет. Я уложился в минуту, Вадим Петрович?

– Уложился. Я полностью согласен с тобой, что руна и труп – это разного поля ягоды. Но неужели ты считаешь, что само по себе убийство, без всякой политической подоплеки, не является тяжким преступлением? Почему я должен оставлять убийцу на свободе?

– А кто сказал, что он убийца?

– Гражданка Суркова дала показания, что Михаил Антонов выходил наверх как раз в тот момент, когда было совершено убийство.

«Вот ведь сволочь! – В одно мгновение боевой настрой у меня рухнул. Предательство, неожиданный удар в спину. Паскудство. – Встречу – забью до смерти!»

– Я тебе, Андрей Николаевич, вот что хочу сказать, – продолжил прокурор. – Если Инга Суркова изменит показания и станет утверждать, что она ничего не слышала, то я ее арестую за дачу ложных показаний, а на тебя уголовное дело возбужу за фальсификацию доказательств по уголовному делу. Ты меня понял? Никакой самодеятельности! Что будет, то будет.