Лагерь обреченных - Геннадий Сорокин

Мне надо в город. Мне надо хоть ненадолго вырваться из замкнутого пространства, пройтись по широким улицам, съесть мороженое в бумажном стаканчике, поглазеть по сторонам. Город! В нем тысячи тысяч молоденьких привлекательных девушек. В нем все пропитано женской красотой и любовью. Там мои мозги быстро встанут на место, окрепнут, и тогда можно назад возвращаться».

Марина приехала в отпуск в понедельник, 12 сентября. Первый день провела с родителями, у меня появилась только вечером во вторник. До утра мы наслаждались друг другом. У нас даже не было времени обсудить арест ее отца или какие-то другие верх-иланские новости.

В среду, собираясь на работу, я как бы невзначай задел кровать. Маринка повернулась на другой бок и сказала:

– Оставь ключи на столе. Я в магазин схожу, продуктов куплю.

Заявка на совместную жизнь была сделана.

Вечером, к моему приходу, комната блистала чистотой. Мы сели ужинать, и я заметил, что у моей подруги появился загар, которого не было в ее прошлый, июльский, приезд.

– Ты где-то успела загореть, – ни на что не намекая, сказал я.

– В августе с девчонками на речку ходили. – Она посмотрела мне в глаза, словно проверяя, какую реакцию вызовет ее ответ.

– В августе уже не купаются, – резонно заметил я.

– Почему на речке обязательно надо купаться? – Настроение ее ухудшилось. – Мы просто загорали. Или мне уже нельзя выйти постоять на берегу реки в купальнике?

– Боже упаси! Я не страдаю от болезненной ревности. Жизненный опыт учит, что если женщина решила изменить, то мужчина об этом узнает, только если она сама захочет. Или если подруги настучат. Или любовник обидится.

– Перестань всякую чепуху собирать! У меня нет никакого любовника. Расскажи лучше, чем ты тут занимался.

– Ничего предосудительного после твоего отъезда я совершить не успел.

«С сестрой твоей на той неделе целовался, но это не считается. Это по-дружески было».

– Ты с Ингой – все? – спросила она тоном кастильского инквизитора.

– Что значит «все»? У меня с ней что, что-то было? – начиная раздражаться, ответил я. – Давай оставим этот разговор. Расскажи лучше, как там, в городе, жизнь?

– Я поступила в институт на заочное отделение.

– И только сейчас об этом рассказываешь? Когда ты успела экзамены сдать?

– Я их не сдавала. Меня после техникума сразу же на третий курс зачислили. Не вечно же мне работать сменным технологом. Твои родители знают обо мне? – резко поменяла она тему.

– Пока нет. Они про меня-то толком ничего не знают, а что я им про тебя напишу?

– Напиши им, что я не как Калмыкова, не пэтэушница, и скоро с тобой в образовании сравняюсь. Теперь скажи, мы жили в одном общежитии, обо мне там что-то плохое говорили? Ты хоть раз слышал, чтобы от меня утром мужчина выходил? Если нет, то к чему твои намеки на загар?

– Марина, как я по тебе соскучился! – Я встал из-за стола и уволок ее на кровать.

Когда-то, еще в пионерские годы, один дружок сказал мне: «Хочешь посмеяться? Представь, что все заголовки в газете написаны про секс». Следуя его совету, я взял первую попавшуюся газету, прочитал заголовки и смеялся до слез, до коликов. Прошедшую ночь, прибегая к языку газетных заголовков, я бы назвал так: «Родине – наш ударный труд и мастерство!» Как бы назвал ее мой сосед, не знаю, но он дважды недовольно стучал в стену.

Этой же ночью у учителя Седова сгорела стайка – небольшой сарай. Осматривавшие поутру место происшествия сотрудники уголовного розыска установили, что имел место умышленный поджог: кто-то сбил навесной замок с дверей стайки и разжег внутри ее костер. Ни учитель, ни его пожилая мать никого не подозревали. Врагов в поселке у них не было.

– Много вещей у них сгорело? – спросил я у Горшкова, выезжавшего на пожар.

– Да нет, немного, в стайке хранился один хлам. Учитель говорит, что накануне расчистил ее под дровяной склад. Скоро леспромхоз начнет дрова на зиму продавать, где-то же их надо хранить.

– А во дворе нельзя, что ли, поленницу сложить? – спросил я.

– Андрюха, ты городской житель, ты еще ни одной зимы в поселке не провел, вот и говоришь всякую ерунду. В поленнице, конечно, можно дрова хранить. Но когда зимой снега под крышу наметет, то ты будешь эту поленницу каждый раз из-под сугробов выкапывать. А если дрова лежат в стайке, то тебе надо будет только дорожку туда расчистить – и все!

– Так какая разница, откуда снег откидывать: от поленницы или от стайки?

– Тебе это бесполезно объяснять, – отмахнулся от меня Горшков. – Пока своей стайки у тебя не будет, ты ничего не поймешь.

– Боже упаси меня от стаек, поленниц и дров с леспромхоза! – За неимением в нашем кабинете икон я перекрестился на портрет Дзержинского.

– Андрюха, – коварно ухмыльнулся Горшков, – а ты с кем будешь в этом году картошку копать?

– Не сыпь мне соль на рану! – замахал я руками. – Я как подумаю о картошке, так вздрогну.

– И все-таки с кем, с Антоновыми?

– С ними, – недовольно пробурчал я.

Не копать картошку вообще невозможно, поселковое общество воспримет это как вызов, а я не собирался противопоставлять себя всем окружающим. Если я тут живу, то надо соблюдать местные правила. Одно из них гласило: если у холостого мужчины нет своего надела в поле, то он обязан помогать копать картошку кому-нибудь из друзей или знакомых. Казалось бы, под дулом автомата никто тебя не гонит копаться в земле, а на практике – пойди-ка откажись! Не принимать участие в главном сельскохозяйственном мероприятии года со стороны выглядело так же дико, как жениться до армии. Формально ведь никто не запрещает не служившему в армии молодому человеку подать заявление в ЗАГС. Но только попробуй заикнись об этом, как все родственники и друзья посмотрят на тебя как на психически больного человека. «Что ты собрался делать, жениться? А невеста что, беременная? Нет?! Куда только родители смотрят! Срамота-то какая – в армии не служил, а жениться собрался! У тебя, обормот, женилка еще не выросла. Отслужи вначале, а уж потом на девок засматривайся!»

Ближе к обеду в наш кабинет зашел замполит. В руках у него был список сотрудников РОВД.

– Горшков, ты с родителями картошку копаешь? – Замполит сделал отметку в списке. – Мыльников, ты с тещей? Лаптев?

Замполит вопросительно посмотрел на меня. Отступать было некуда.

– С тестем, с кем же еще!

Замполит, прекрасно знавший, что у меня нет никакого тестя и нет жены, с невозмутимым видом отметил в списке, с кем я выезжаю в поле, и ушел опрашивать соседний кабинет.

Местные обычаи, черт бы их побрал! «Женатым можешь ты не быть, картошку же копать обязан!»

Вечером, после ужина, я спросил у Марины: