Тихая музыка за стеной - Виктория Токарева
Шрифт:
Интервал:
– В том смысле, что финишируем. Мы же не будем жить триста лет, как черепахи.
– В Японии продолжительность жизни девяносто лет.
– Они едят рис и морепродукты, – напомнила Мирка.
– И мы тоже будем есть рис и креветки. Так что у Валюсика впереди еще двадцать пять лет.
Зверев помолчал, потом сказал:
– Но ведь это так мало…
В прежние времена Зверев не дорожил жизнью. Ему было нечего терять. А сейчас – есть что терять. Сейчас ему дорог каждый день и каждая минута.
Страшно умирать – вот расплата за позднюю любовь.
Ариадна взяла дела Зверева в свои руки. Стала вести переговоры с заказчиками и галеристами.
Зверев как бизнесмен – круглый нуль. Заказчики сразу видели, что его можно объехать на хромой козе. Заказчики называли свою цену. Ада прибавляла нуль. Увеличивала в десять раз. При этом ее лицо было спокойным и бесстрастным, как будто речь шла не о деньгах, а о погоде за окном.
Дела Зверева пошли в гору.
Впереди обозначились большие перспективы. Возраст имеет значение для балетных и цирковых, а у скульпторов – длинный век. Они живут и работают до упора.
Ариадна настояла на машине. Зверев сопротивлялся. Он никогда не водил. Ему казалось: он бездарен по этой части, обязательно разобьет машину и себя и, не дай бог, угробит чью-то жизнь. Но Ада сказала: сможешь. И он смог. И оказалось, что с машиной – совсем иная жизнь. Другой уровень свободы. И было непонятно – как он жил без машины и без Ады.
Он звал ее Дуся – производное от Адуси.
Она – Дуся, он – Валюсик. Иногда – Валентино, на итальянский лад.
Они никогда не сюсюкали на людях, но при Мирке случалось.
– Слушай, Дуся, – не выдержала Мирка. – Вот ты любила кагэбэшника, а сейчас любишь правозащитника. Тот был Пусик, а этот Валюсик.
– И что?
– Как это понимать?
– Я любила и люблю не функцию, а человека. Мужчину. Мужика, если хочешь.
– А принципы?
– От принципов детей не бывает. Дети родятся от любви.
– Ты как чеховская Душечка: мы с Ваничкой, мы с Васичкой…
– Но ведь не одновременно. Сначала с Ваничкой, потом с Васичкой.
Сверху спустился Зверев в клетчатой рубашке. От него пахло красками.
– О чем базарим? – весело спросил Зверев.
– Насчет чеховской Душечки, – сказала Ада.
– Я обожаю Душечку, – поделился Зверев. – Надо будет ее написать.
– А Ленин ее презирал, – напомнила Мирка. – Говорил: Душечка Троцкий.
– «Иудушка Троцкий», – поправил Зверев. – А Душечка Потресов, меньшевик.
– А ты откуда знаешь? – удивилась Ада.
– Ленин в своих политических целях мог извратить все что угодно. Он был фанатик революции, а Душечка тут ни при чем. У Душечки был главный женский талант – талант любви.
– На что ты намекаешь? – насторожилась Мирка.
– Ни на что не намекаю. Прямо говорю.
Мирка обиделась. Получалось: у Ады есть талант, а у нее нет. Унизил, как Ленин Душечку. Свинья. Она породила этот союз: Дуся-Валюся, но ей никто не воздал должное. Хоть бы «спасибо» сказали. Хоть бы шаль подарили…
Старосельский праздновал день рождения. Круглая дата. Юбилей.
Ариадна получила личное приглашение. Инцидент с внуком не смутил дедушку Старосельского, поскольку бизнес есть бизнес, а дружба есть дружба. Не пойти было невозможно. Собирались друзья Леона, их семьи. Это были и ее личные друзья.
– Пойдем вместе, – приказала Ариадна. – Женщине неприлично приходить без мужчины.
– Ты вдова. Тебе как раз неприлично появляться с мужчиной.
– Сколько можно скрывать и прятаться? Я должна тебя предъявить…
В ресторан пришли вместе.
Приглашенных собралось человек сто. У всей сотни вытянулись лица. Ожидали, что Ада явится одна и в черном. А она явилась – яркая, помолодевшая, с правозащитником – «человеком не нашего круга». Сейчас, правда, другие времена, все круги перемешались, и все же… Года не прошло, у покойного пятки не успели остынуть, а она уже перекрестилась в другую веру, изменила всем сразу.
Мужчины насупились, подозрительно смотрели на своих жен. Их (мужчин) постигнет та же участь в недалеком будущем. Рога посмертно.
И с кем? С идейными врагами.
Их человечья стая потихоньку старела и редела. Юбилеи, юбилеи…
Все длиннее пройденный путь, все короче оставшаяся дорожка.
Ада и Зверев сели на свои места.
Против Зверева оказался пожилой господин, неуловимо знакомый. Зверев вгляделся и узнал: Валун. Он мало изменился, только поседел. Был толстый и остался толстый. Крупные глаза смотрели также насквозь.
– Здравствуйте, – поздоровался Валун. – Вы меня помните?
– А как вы думаете?
– Думаю, помните.
Возле Валуна сидела его жена, неожиданно красивая. Эти валуны разбирали лучших женщин.
Между столиками ходил человек с аккордеоном. Как в деревне. На такие корпоративы (новый термин) приглашались дорогие артисты.
Аккордеонист – народный и заслуженный, играл песни семидесятых годов. Песни замечательные, лучше современных. Это были мелодии молодости. Все размякли и настроились.
Ада слегка погрустнела. Вспомнила Леона. Она его никогда не забывала. Ни на минуту. Но она не умела жить одна. Не умела ни о ком не заботиться. Она выражала себя через служение ближнему. Ада засыхала без ласки. Любить и быть любимой – вот ее самовыражение. Дни без любви – это дни, отданные черту. Она отдала черту целый год, двенадцать месяцев. Как будто жила под водой, не дыша и зажмурившись. А сейчас вынырнула и поплыла к берегу. Зверев – ее берег, ее причал. Пусть все осуждают, называют Душечкой. А кто сказал, что настоящая любовь бывает раз в жизни? Кто-то сказал, но он ошибся.
Валун смотрел на Зверева слегка исподлобья. Как когда-то.
– А вы хорошо выглядите, – сказал он. – Лучше, чем раньше.
– Спасибо? Вы там же работаете?
– Естественно.
– В том же кабинете?
– В том же кабинете.
– А второй где? Белобрысый?
– Он больше не работает в органах.
– Сам ушел?
– Ну… Сами у нас не уходят.
– Понятно, – сказал Зверев. – А как вообще дела у КГБ?
– Сейчас хорошо.
– А было плохо?
– Первый президент раздробил нас на удельные княжества. А второй президент собрал в крепкий кулак. А почему вы спрашиваете?
Поделиться книгой в соц сетях:
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!